* * *
Прекращение газетной работы дало возможность несколько оградить свою безопасность: сохраняя городскую квартиру и полицейски оставаясь прописанными в Петербурге, мы переселились в Царское Село. В Царском нам неоднократно приходилось проводить лето, а то и зимой на день-другой приезжать. Но осенью я впервые видел этот чудесный уголок. А осень в тот год стояла необычайно прекрасная – тихие, солнечные, ласковые дни, и, гуляя по великолепному парку, окрашенному в яркие разнообразные цвета, я невольно душевно осмыслил пушкинские слова: «Настала осень золотая, природа трепетна, бледна, как жертва пышно убрана». Я видел теперь пушкинскую обстановку воочию.
Но еще и другое осмыслил я на этих незабываемых прогулках, благодаря высвобождению из-под редакторского хомута: было такое ощущение, точно пелена с глаз спала, точно впервые дана была возможность оглянуться, дать себе отчет в том, что происходит в душе и что совершается вокруг. Обязанности редактора вынуждали к самому нездоровому образу жизни. Изо дня в день я возвращался из накуренной комнаты не раньше трех часов утра домой, долго не засыпал, поднимался еще с постели, чтобы телефонировать в редакцию. В девять часов я был уже на ногах и немедленно садился за стол, чтобы прочесть почту и десяток газет, подготовить обзор печати. Около двух часов уходил в редакцию, где до шести с половиной с трудом улучал минуту, чтобы остаться одному. Вернувшись домой, тотчас после обеда садился за писание статьи для завтрашнего номера, чтобы через два-три часа вновь отправиться в редакцию на ночное бдение до трех часов утра. Если же вечером нужно было быть в заседании или пойти в гости, в концерт, в театр, то напряжение еще увеличивалось, и все время, сидя в театре, волновался, не опоздаю ли в редакцию, а готовя статью, держал перед глазами часы, чтобы не опоздать на заседание. Так под знаком «как бы не опоздать» и топотала «жизни мышья беготня», и тем не менее я всегда чувствовал себя бодрым, готовым в бой. Теперь образ жизни радикально изменился к лучшему: большую часть дня я проводил на свежем воздухе, гулял, с большим удовольствием колол дрова, читал и писал не из-под палки, а с прохладцей, спать ложился рано. А между тем к вечеру я не то что уставал, а чувствовал себя совершенно изнуренным, выдохшимся, и было это ощущение не физической, а душевной изможденности. Задумавшись над ее причиной, я опять споткнулся о не оставлявшие меня в покое мысли об огромном значении привычки. В нормальное время жизненный обиход развертывается в большей своей части автоматически. Поскольку те или другие действия изо дня в день повторяются, постольку работу сознания все больше заменяет привычка. Мне кажется, что даже чисто умственная деятельность, повторяемая изо дня в день, содержит значительную долю автоматичности.