Теперь, когда революция все сорвала с петель, положение резко изменилось. Не приходилось уже, встав с постели и взяв ванну, благодушествовать за утренним кофе и бегло просматривать газеты, заранее зная, где что найдешь. Горячая вода не течет больше, и нужно подумать, как ее добыть. Нужно призадуматься и над тем, как раздобыть хлеб и масло и распределить так, чтобы всем домашним досталось и хватило на весь день. Чтение газеты требует напряженного внимания, чтобы расшифровать ежедневно как из рога изобилия сыплющиеся декреты. С оглядкой приходится двигаться по улице, чтобы, чего доброго, не попасть в облаву. Словом, каждый шаг, каждое действие требует активного участия сознания, непрерывной мозговой работы, внутреннего напряжения. Несомненным мне казалось, что причина небывалой изможденности лежит в упразднении автоматизма жизненного обихода и непрерывной чрезмерной возбужденности сознания.
Воспоминания об этих размышлениях досаждают теперь чувством неловкости: куда было бы уместней говорить о страшном терроре, разыгравшемся после убийства юношей Канегисером мстительного чекиста Урицкого и покушения Каплан на Ленина, о ночной настороженности при приближении автомобиля – не пробил ли твой час, о планах борьбы с захватчиками власти… Но по мере того, как давно предсказанный и неожиданно грянувший эпизод стабилизировался и разрастался в грандиозное историческое событие, так хотелось проникнуть в тайный смысл его, понять его значение, определить, чем оно чревато, взвесить шансы борьбы с ним.
На этом месте передо мною встает один из самых милых и дорогих призраков прошлого – скорбная тень моего «кузенчика» (так он всегда называл меня) В. М. Гессена, с которым мне тогда пришлось беседовать и спорить по поводу волновавших меня мыслей и который много помог мне своими большими знаниями. Он тоже провел несколько месяцев вне Петербурга, в Ростове, где двое сыновей его, студенты, вступили в отряды Корнилова. Когда же Ростов был взят большевиками, объявившими смертный приговор всем укрывающим у себя «белогвардейцев», домовладелец потребовал, чтобы Владимир Матвеевич покинул его дом. Об этом он рассказывал так: «Для выезда из Ростова требовался пропуск от местного Совета, и я с трепетом вошел в здание, уверенный, что меня тотчас арестуют, как только я произнесу фамилию Гессен. Но я получил урок скромности, который в равной мере и к тебе, кузенчик, относится. Фамилия не произвела никакого впечатления, и пропуск был выдан без всякой задержки». Владимир Матвеевич оказался прав, урок скромности преподан был и в Петербурге, когда два месяца спустя нужно было получить пропуск в Финляндию, и ни в ЧК, ни в военно-революционном отделе фамилия редактора «Речи» не вызвала никаких сомнений, просто потому, что была неизвестна. Уже на первых порах большевистского господства появилась масса новых людей, выскочек, не имевших никакого касательства к долголетней борьбе со свергнутым режимом.