* * *
После отъезда гостей стало, конечно, еще тоскливее, серое однообразие жизни ощущалось еще острее. А тем временем террор все шире разгуливался. Не проходило дня, чтобы тем или иным путем не получено было известие об обыске и аресте кого-нибудь из друзей и знакомых, и все старались поглубже зарыться, по возможности реже показываться, как можно меньше напоминать о себе. Последним публичным явлением «буржуев» было чествование памяти умершего председателя Петербургского совета присяжных поверенных Д. В. Стасова. Оно состоялось в зале Тенишевского училища, с которым связано было так много радостных и бодрых воспоминаний: сколько раз приходилось здесь выступать на кадетских и иных собраниях. Теперь скупое освещение зала гармонировало с угнетенным настроением, и речи Н. С. Таганцева, А. Ф. Кони, М. В. Бернштама шевелили в душе невеселые сомнения. Стасов сам по себе был представителем типичной заурядности, она гениально запечатлена на знаменитом портрете Серова. Но на склоне своей долголетней жизни он оставался одним из немногих активных работников «эпохи великих реформ», и из него сделали икону шестидесятых годов, рисовавшихся их участникам началом светлого, безоблачного будущего. Но нельзя было отогнать мысли: как хорошо, что Стасов уже умер, что он больше не видит и не терзается тем, что дочь его Елена, страстная большевичка, с энтузиазмом разрушает все, что было дорого отцу. Каково было Стасову умирать, видя, чем завершились шестидесятые годы.
Тенишевский зал был полон, но никакого оживления не было заметно, все вяло обменивались отрывочными замечаниями на тему – скоро ли? А между тем уже приближался первый юбилей советской власти, с юбилеем плохо вязалось неистребимое убеждение в мимолетности, и возвещение о предстоящих празднествах воспринималось как острый укол по наболевшему месту. Но вот какую неожиданную для меня самого запись я нахожу под 30 января 1919 года. Тогда Антанта проектировала созыв на Принцевых островах[101] конференции «всех воюющих сторон в России» с участием представителей держав Согласия для выработки соглашения. К этому проекту и относится сделанная мною запись, гласящая: «Но ведь дело вовсе не в большевиках и не в державах. Большевики уйдут. Утверждают, со слов Горького, что Ленин выражает удивление, почему до сих пор никто не приходит на смену. Но что же будет, когда смена придет? Не сомневаюсь, что будет еще страшней, еще тяжелее. Приехавший на днях из Украины знакомый уверяет, что некоторый порядок увидел лишь тогда, когда въехал в пределы Совет-чины. Ни на минуту не теряю веры в светлое будущее России, но ближайшие годы – и не один, не два, а столько, что их с избытком хватит на остаток жизни моей, будут тяжелы, очень тяжелы».