Сейчас, спустя ровно 17 лет, психологически мне более понятна тогдашняя упрямая уверенность в уходе большевиков (ведь и Троцкий считал это неизбежным и лишь грозил так хлопнуть дверью, что весь мир задрожит), чем смутное беспокойство о «смене». Когда много позже, уже в рассеянии нашем, профессор Л. Карсавин печатно высказал, что большевики сохранили русскую государственность, что без них разлилась бы анархия и Россию расхватали бы по кускам, и на этом сошлись бы между собою и союзники, и враги наши, – против него поднялся вопль негодования и обвинения в большевизме. Не могу не прибавить, что в «Письмах прапорщика-артиллериста» профессор Степун предрекал: «С самого начала войны не перестаю бояться, что к концу ее все народы Европы – и наши союзники, и враги – чем-то своим „европейским“ перекликнутся между собой и в каком-то невидимом еще сейчас смысле встанут все против несчастной России». Предсказание не осуществилось, за Россией, напротив, ухаживают, силясь употребить ее в качестве «головы турка». Но кто станет опровергать, что такие намерения копошились, что планы такие строились, да и продолжают разрабатываться?
* * *
Празднование юбилея началось с печального сюрприза. Уже 1 ноября была объявлена программа – митинги, танцы, фейерверк, речи на Марсовом поле, над могилами «жертв революции». К этому настойчивые слухи прибавляли, что на два дня будет приостановлено пригородное железнодорожное сообщение. Поэтому жена Каминки, не желая два дня оставаться отрезанной от детей, настояла, чтобы на время празднования не приезжать на ночевку к нам, а находиться в Петербурге. Не станут же большевики в праздничные дни производить обыски и аресты? Вечером 5 ноября они уехали, а на вокзале в Петербурге их успели предупредить, что в квартире идет обыск и нужно укрыться где-нибудь у друзей. Оказалось, что именно в расчете на обильный улов при неожиданности ЧК открыла празднество первого юбилея массовыми арестами. Большинство после праздника было отпущено, но несколько десятков, в том числе старый сотрудник «Речи» Изгоев, были задержаны: он дал потом в «Архиве революции» яркое описание своих страшных злоключений на принудительных работах в архангельских лесах. Освобождению его много помог Максим Горький, тогда еще нерешительно топтавшийся на месте перед Рубиконом и пока занимавшийся «первоначальным накоплением» путем коммерческих спекуляций и скупкой антикварных редкостей.
Удачно избавившийся от ареста Каминка не ушел, однако, от судьбы. Через два дня он со шведским посланником приехал в германскую миссию, в этот день было получено известие о революции в Берлине, и миссия была окружена нарядом красной гвардии. Через час-другой оцепление было снято, но Каминка с посланником попытались выйти из здания до этого, и, когда садились в автомобиль, Каминка был задержан и арестован. Снова мы стали бросаться в разные стороны, ища приближенных к новым властителям. Эти поиски привели меня, между прочим, к брату покойного издателя «Речи» Баку. Я раньше не был с ним знаком, но за месяц до юбилея он крайне удивил своим посещением, объяснив, что ему нужна юридическая помощь в судебном процессе.