Конечно, и моя мысль уже устремлялась за границу. Но планы не приобретали сколько-нибудь реальных контуров. Сын обратился к академику С. Ольденбургу с просьбой дать мне заграничную командировку от Академии наук. Вчера еще активный кадет и министр Временного правительства, Ольденбург категорически отказал, и тогда это представлялось в такой же степени невероятным, в какой дальнейшее преуспеяние его под советским режимом делало странной саму мысль обратиться к нему с подобной просьбой.
Другой план исходил от сына присяжного поверенного Лихтермана, тоже кадета, работавшего в «Речи». Он неожиданно явился на мотоциклетке, одетый в ставшую уже символической кожаную куртку, и сообщил, что занимает важный пост в каком-то транспортном учреждении, имеет в своем распоряжении вагон, который вправе прицепить к любому поезду, и готов доставить меня с семьей за границу: «Я вас как в люльке довезу». Репутация его не была абсолютно безупречной, и я уклонился от прямого ответа. Он приехал вторично. Я колебался, но он утверждал, что занимаемый им пост гарантирует от каких бы то ни было неприятных неожиданностей, не переставал предлагать свои услуги и все повторял: «Довезу как в люльке». Такая настойчивость только усиливала внутренние сомнения, он, вероятно, заметил это и на прощание с большим волнением сказал: «Помните же, что я всегда готов. А если от кого-нибудь услышите обо мне что-либо нехорошее, не верьте: я предан вам, а не им». Неблагоприятные слухи действительно появились, а затем он был расстрелян по обвинению в заговоре против советской власти. Его поведение было, очевидно, много сложнее, чем его представляли возникшие слухи, и это был случай далеко не единственный.
Конец неопределенному состоянию положил мой близкий друг; ему самому ЧК угрожала привлечением к делу об убийстве Урицкого. Он решил уехать с семьей и сумел найти новоиспеченного сановника, который за солидную взятку выдавал пропуск в Финляндию без предварительного сношения с ЧК. По отношению ко мне вопрос усложнялся необходимостью получить разрешение еще и от военно-революционного отдела для младших сыновей, бывших в призывном возрасте. Друг мой горячо доказывал, что нелепо оставаться, зная, что раньше или позже ареста не миновать, он же и Каминке предложил получить такой пропуск. Но когда я дома поставил ребром вопрос об отъезде, то встретил энергичное сопротивление со стороны сыновей: они были уже в последнем классе самого передового тогда Выборгского коммерческого училища, ежедневно из Царского ездили в школу, в которой царила очень дружная, здоровая атмосфера, и расставаться с нею было, конечно, тягостно. Я обратился за содействием к директору школы Герману, пользовавшемуся у учеников большим авторитетом, но и с его стороны встретил противодействие. Он не возражал против моего намерения уехать, но горячо убеждал оставить детей. У него самого были две дочери в одном классе с моими сыновьями, впоследствии они ушли, так сказать, от советского режима в религию, сам он вскоре умер, преподаватели частью были арестованы, частью умерли.