Так как я решительно заявил, что без сыновей мы с женой не уедем, им скрепя сердце пришлось согласиться. Я обратил внимание друга на необходимость вести переговоры крайне осторожно: хорошо, если советский сановник только откажется рискнуть головой за содействие бегству редактора «Речи». А если еще и злоупотребит и напомнит начальству о моем существовании, которое до сих пор не привлекало к себе внимания чекистского ока? Но, как я уже упоминал, петербургские сановники дали фамилии Гессен урок скромности, и все нужные документы лежали в кармане, облегченном на 12 000 рублей.
Решив уехать, я стал думать о борьбе с большевиками из-за границы и хотел установить какую-нибудь связь с Петербургом. Подходящим человеком мне казался племянник моего старого друга лейб-медика Ф. П. Полякова, которого я часто навещал, приезжая из Царского и привозя молоко его дочери, моей крестнице, оправлявшейся от тифа, а он старался электрическим массажем остановить начавшееся тогда ослабление слуха у меня. Племянник Николай, кавалерийский офицер, настоящая забубенная головушка, охотно откликался на мои намеки и однажды прямо сказал: «Конечно, надо перескакивать к белым, но сделать это с умом». Дней за пять до отъезда, подходя к дому на Кабинетской, где жил Поляков, я встретил Николая. К моему огорчению, он сказал, что отправляется на однодневные маневры на границе с Финляндией. «Но через два дня я буду обратно, и мы поговорим». Когда же я через два дня с ним снова встретился, чтобы окончательно условиться об установлении связи, не узнал моего лихого кавалериста: это был другой человек, точно его подменили. Он с увлечением рассказывал о маневрах и с настоящим восторгом – о последовавшем затем под председательством Троцкого разборе маневров. Он полностью подпал под обаяние Троцкого. «Вот это человек! Как он говорил, как резюмировал прения генералов, как всех их за пояс заткнул. Да чего они все стоят перед ним. Это настоящий полководец, он всех раздавит». Ни словом он не коснулся наших разговоров, но каждое слово и весь тон его звучали прямым презрительным ответом на мое предложение. На том моя затея и оборвалась, впрочем, впоследствии выяснилось, что вообще она была непрактична и излишня.
Последние три дня мы провели в Петербурге, в квартире старшего сына, женатого на начальнице школы. Там можно было считать себя гарантированным от неожиданностей, которые в это время были особенно неприятны и чреваты последствиями. Друг мой с семьей уже уехал и оттуда дал знать, что финляндская виза для нас имеется на границе. Благополучно проехал и Каминка с женой, и, наконец, 23 февраля наступил день нашего отъезда. Теперь мы отправлялись не на две недели, как год тому назад, а на какое-то неопределенное время, но никому и в голову не приходило, что на долгие годы, а старшие из нас, пожалуй, и навсегда покидали родину. Мы отнюдь не собирались эмигрировать, ехали опять налегке. Если бы мы хоть смутно представляли себе долгие годы изгнания, мы бы ох как пораздумали, прежде чем решиться покинуть Россию. А очень и очень многие так и не решились на это.