Я поклонился и пригласил незнакомца следовать за мной, а Толстой, строго на меня смотря из-под густых бровей, заговорил своим грудным голосом, объясняя, о чем крестьянин ходатайствует. Не прошло и получаса, как меня вновь вызвали к Давыдову. Теперь я застал его одного и понял, что разговор предстоит неслужебный. «Я, собственно, и сам знал, что просителю не к вам, а в нотариальный архив следует обратиться, но не сетуйте, что вас потревожили, мне хотелось познакомить вас с Львом Николаевичем». Я рассыпался в благодарностях; если бы это было не в служебном кабинете, бросился бы его целовать. «Ладно, – продолжал он, – если вам приятно, приходите к обеду. Будет Толстой». Это лестное приглашение совсем вскружило голову. И такое исключительное внимание погубило меня.
Придя к Давыдовым, я застал дам в большой ажитации. Настроение было не менее торжественным, чем в суде. Первым делом приказано было убрать с закусочного стола водку, без которой никогда за обед не садились, той же участи обречено было и вино, и папиросы, и даже «зольницы» – так называл Давыдов пепельницы. Хозяин с гостем приехали с небольшим опозданием, и Лев Николаевич был явно раздражен. Присяжные заседатели вынесли – вероятно, не без влияния присутствия Толстого – оправдательный вердикт, которым пострадавшая и ее окружение остались очень недовольны. Лев Николаевич подошел к ней и стал убеждать выйти замуж за оправданного, чтобы искупить грех, в который она его вовлекла. А она вызывающе подбоченилась и нагло ответила: «А вам какое дело?»
Небрежно, так сказать, бесчувственно, здороваясь с нами, Толстой спросил: «А если бы его признали виновным, какое было бы наказание?» – и, услышав, что угрожали арестантские роты, всплеснул руками: «Как это ужасно! Какой размах маятника от свободы до арестантских рот! Что должен бы сегодня перечувствовать этот несчастный человек!»
Хозяйка пригласила к закусочному столу, и, разглядывая сощуренными глазами блюда, Лев Николаевич спросил: «А что это такое?» – «Это закуска, Лев Николаевич». – «А зачем закуска?»
Хозяйка смешалась: «Обед у нас не обильный, так подкрепим закуской». Но Толстой не унимался: «А зачем обильный обед?» Тут пришел на выручку Давыдов: «Не то чтобы обильный, но жена не рассчитывала, что мы будем иметь удовольствие видеть вас за столом, а вот и Иосиф Владимирович пожаловал, жена и испугалась, что все останутся голодными».
За столом Толстой сразу стал совсем другим: Давыдов только что вернулся из Москвы, где в театре Корша видел первое представление «Власти тьмы», и очень живо излагал свои впечатления. Толстой весь превратился в слух, но не сделал ни единого критического замечания, а как будто только себя проверял, сумел ли он правильно выразить то, что его гений подсказывал. Весь обед прошел очень оживленно, в рассказах и репликах Давыдова, после чего мы перешли в будуар, где на вопрос, желает ли он чаю или кофе, Толстой опять с раздражением ответил: «Я не потребляю ни того ни другого, но после этого ужасного дня разрешу себе выпить чашку кофе». Я сидел с дамами, а Лев Николаевич стоял у стола и взял в руки лежавшую толстую книгу Вышеславцева о Рафаэле. Давыдов заговорил об иллюстрациях в этой книге. Лев Николаевич несколько минут молча слушал, но становился все угрюмей и вдруг с силой швырнул книгу на стол. «Нет! Я не могу успокоиться. Помилуйте, схватили человека, проделали над ним отвратительную комедию и отпустили на все четыре стороны. Кто дал им право присваивать себе такую власть над человеком и издеваться над ним, устраивая эту комедию суда!»