– Ни фига себе, – пробормотал я. – Теперь понятно, почему распались оба моих брака.
– Так-так, – протянула Анна, – знакомая британская шутливость перед лицом любви. Как же, помню. Мужская шутливость, естественно.
– По-твоему, женщины разбираются лучше? В любви?
Мне несвойственна преувеличенная лояльность своему полу, но заявление Анны подтолкнуло меня к оборонительным позициям.
– Конечно. Мы и более нутряные, и более возвышенные.
На это я решил не отвечать.
– По-твоему, Э. Ф. тоже так считала?
– Не уверена.
– Может, в ее жизни все нутряные мужчины были нежелательны, а возвышенные – недосягаемы. Или наоборот.
Мне подумалось, что мужчина в двубортном пальто принадлежал к категории возвышенного.
– Далее, – сказал я, – мой вопрос, вероятно, покажется тебе избитым, но как по-твоему: она была когда-нибудь счастлива?
Я готовился к тому, что Анна обрушится на меня за такую банальность. Но этого не произошло.
– Не знаю, верила ли она, что счастье – это естественное или желательное следствие любви. По-моему, она считала, что в любви важнее не столько счастье, сколько правда. Помню, как-то раз она сказала: «Сейчас, когда любовь для меня уже канула в прошлое, она стала мне понятней: и в плане ясности, и в плане бредовости».
Такие абстракции поставили меня в тупик. Мыслимо ли искать любовь и при этом не хотеть счастья? Мне хотелось конкретики.
– Ты можешь назвать какие-нибудь имена?
– Никогда их не знала. А если бы и знала, то тебе бы точно не открыла. Зачем тревожить стариков? Только отравлять им псевдосчастливые воспоминания.
– Есть какие-нибудь догадки?
– Говно вопрос.
Я не сдержал улыбку. Анна всегда отличалась удивительной способностью невпопад, но без тени сомнения вставлять в разговор хлесткие словечки. А еще в силу своего европейского происхождения она более свободно, чем я, оперировала абстракциями и теориями. Помню, как трудно было мне следить за ходом рассуждений Э. Ф., когда она мало-помалу знакомила нас с философией Эпиктета и стоиков.
– Помнишь, она часто цитировала что-то насчет вещей, которые от нас зависят…
– «Из существующих вещей одни находятся в нашей власти, другие нет».
– А дальше?
– И следует научиться различать их и уяснить, что мы не можем ничего поделать с вещами, которые от нас не зависят, и осознание этого приводит нас к верному философскому пониманию жизни.
– Так, а про счастье? – спросил я.
– По-моему, то, что люди вроде нас с тобой, не наделенные философским складом ума, называют счастьем, у стоиков признавалось всего лишь верным пониманием жизни.
Я порадовался, что она включила нас в одну категорию, пусть даже основанную на общем недостатке.