Но почему умирать? – Вы могли бы спросить, если бы я был достоин Ваших размышлений. К чему такое решение? Жизнь с неразделённой любовью имеет и свою прелесть. Телеграфист мог бы жить, издали обожая… Я ответил бы: «Нет. Невозможно». При нашем общественном строе красивые женщины принадлежат богатым мужчинам. Любовь человека моего класса к даме Вашего общества неизбежно приобретает оболочку комедии. Она не могла бы длиться, не быв замеченной зубоскалами нашей почтово-телеграфной конторы. Ваше имя произносилось бы вслух. При нашем общественном строе нет плоскости, на которой, хотя бы тенью, я мог бы следовать за Вами: всякий мой шаг явился бы наглостью и оскорблением. Для Вас нет возможности заметить и оценить (не говоря уж о том, чтоб полюбить) меня.
Итак, Вы не можете снизойти с небосклона, я не могу подняться до Вас – и я отказываюсь от всего остального в мире.
Что – без Вас – могла бы дать мне жизнь? Я мог бы, пожалуй, жениться на одной тут вдове, у которой есть дом, огород и дойная корова. Идя утром в контору, я разносил бы в бутылках парное молоко. Я ещё мог бы выиграть в приказчичьем клубе рублей сто в лото. Я мог бы купить гитару и летом, на крыльце, после ужина, петь тенором романсы о любви. Вы видите, как я ограничен обстоятельствами жизни? Не заказать ли ещё – после выигрыша – и новую шинель у портного Петровича, он славную сшил брату Башмачкину. «Нет. Невозможно». Поклонник звезды, я отказываюсь от вдовы, гитары, лото и коровы. Я умру в моей старой шинели.
В Вашем доме часы пробили десять – и я вздрогнул от счастья: мы вместе слышали эти десять ударов. Я скоро увижу Вас. Уже начинается праздник. Раскрываются двери, раздаются весёлые голоса, люди идут и едут. Скоро появитесь Вы. Но постепенно рассеивалось, замолкало оживление улиц – Вас не было. Под всё темнеющим небом, высоким-высоким, словно оно отходило от меня, отодвигалось, я стоял, то показываясь из-за угла, то прячась за углом Вашего дома. Вы всё не выходили, и, как в агонии, я кружился на месте.
Наконец!
Сперва подали лошадей к Вашему крыльцу. Я перебежал через улицу, чтобы стать напротив входа, чтобы лучше всё видеть. Вы появились. Широко распахнулась дверь, и выбежали испуганные, торопливые слуги. Один держал дверь открытой для Вас, другой побежал к саням распахнуть полость. Громко кого-то браня на ходу, появился Ваш муж, как полагается в сказке – чудовище: с лицом серого мопса, с глазами лягушки – навыкат, с походкою гиппопотама. Он шёл, и под ним гнулась земля.
Затем появились Вы.
Вы шли от крыльца, почти не касаясь земли. Вы спешили, словно убегая из дома. Вы шли, слегка приподняв лицо, не глядя на землю. Лицо Ваше было бледно и нежно и светилось тем же загадочным светом, что и над Вами луна. В лунном свете Вы казались прозрачной. Вы светились, и Ваши сияющие туфли оставляли мерцающий серебряный след на снегу. Ваше платье, накидка и шарф плыли за Вами, как облако, зацепившись случайно, на ходу, за Ваши плечи.