Голос Эмиля Маню прозвучал твердо, когда он заявил:
— Это не я убил Большого Луи!
Теперь он с трепетом ждал ответа врага, а Лурса тем временем старался изобразить на своем хмуром лице улыбку.
— А откуда вы знаете, что Большого Луи убили?
И тут же понял, что слишком поторопился, совершил промах. Газеты, точнее, единственная выходившая в Мулэне газета еще ничего не сообщила о ночном происшествии. Соседи, если они и видели карету морга, стоявшую у подъезда дома Лурса, не знали точно, что случилось.
— Потому что знаю!
— Вас кто-то известил?
— Да… Я недавно получил от Николь записку.
Видно было, что он решил заранее действовать в открытую, и во взгляде его явно читалось: «Вы сами видите, я ничего от вас не таю! Можете шпионить за мной, как сейчас шпионите, можете следить за каждым моим движением…»
И, желая дать доказательство своей искренности, он вынул из кармана записку:
— Вот! Прочтите!
Это действительно был четкий почерк Николь: «Большой Луи умер. Следователь мучил меня в течение двух часов. Я сказала ему все о происшествии и о наших сборищах и назвала имена».
И все. Ни обращения, ни подписи.
— Когда я приходил в книжную лавку, вы уже получили эту записку?
— Да.
— Значит, вам ее принесли?
— Принесла Фина. Она всем нам разнесла записки…
Итак, Николь сразу же после допроса, который учинил ей Дюкуп, села и хладнокровно написала пять или шесть записочек!.. И Карла бегала по всему городу, чтобы поскорее вручить их адресатам!..
— Вот чего я не могу взять в толк, молодой человек: почему вы пришли именно ко мне, да, да, ко мне, чтобы сообщить, что не вы убили Большого Луи?
— Потому что вы меня видели!
Теперь он открыто бросал вызов Лурса и смотрел на него таким напряженным взглядом, что адвокату даже стало не по себе.
— Я знал, что вы меня видели и что, возможно, даже узнали. Поэтому-то вы и пришли в книжную лавку. Если вы сообщите об этом полиции, меня арестуют…
Сейчас перед Лурса был взрослый мужчина, нервный, страстный, и эта удивительная двойственность, уживавшаяся в юнце, совсем сбила адвоката с толку. Но уже через минуту нижняя губа Эмиля дрогнула, как у ребенка, готового разреветься, лицо обмякло, и Лурса невольно подумал, что просто грешно принимать этого мальчика всерьез…
— А если меня арестуют, моя мать…
Боясь расплакаться, он сжал кулаки, вскочил с кресла и с ненавистью поглядел на этого человека, пытавшегося его унизить, медленно потягивавшего — в такую минуту! — вино.
— Я знаю, что вы мне не верите, знаю, вы отправите меня в тюрьму, и моя мать лишится учеников…
— Потише! Потише! Вина не желаете? Ну, как угодно. Почему вы говорите о матери, а не об отце?