Когда перешли к следующей, в зале появился представитель саратовского губернского земства С. А. Панчулидзев, отставной кавалергард, автор истории полка, человек крайне неуравновешенный, одержимый манией величия. Он стал просить слова и заявил, что, будучи вызван великой княгиней Марией Павловной, не смог вовремя прибыть в заседание и принять участие в обсуждении названной статьи и протестовать против этой части проекта, и потому просит вернуться к ее обсуждению.
Закончив рассмотрение очередной статьи, я попросил собрание вернуться к предшествовавшей и заслушать мнение Панчулидзева. Оно свелось к тому же примерно, что и мнение Хвостова, только было выражено в еще более крикливой форме. Панчулидзев усматривал в проекте нарушение прав верховной власти и чуть ли не государственную измену. Преувеличенный тон его слов резал ухо и вызывал в собрании ропот неудовольствия. Никто к оратору не присоединился, и мне ничего более не осталось, как еще раз удостоверить, что статья принята Советом, и предложить несогласным, если они пожелают, приложить к журналу свое отдельное мнение, что, сколько помнится, кто-то из них и сделал.
Обиженный Панчулидзев демонстративно вышел из зала и более в заседаниях не появлялся. (Любопытно отметить, что после революции тот же Панчулидзев немедленно перекинулся на сторону новой власти и стал вместе со Щегловитовым издавать материалы по каракозовскому делу[46], хранившиеся в архиве Государственного совета.)
Прошло недели две или более, и вот Столыпин получил от государя записку следующего примерно содержания: «До сведения моего дошло, что в заседании Совета по делам местного хозяйства товарищ министра Крыжановский настоял на изменении закона о губернаторах в смысле отмены обязанности их блюсти права самодержавной власти. Что это значит? Я слышу о его действиях не первый уже раз».
Донося министру рапортом, как происходило дело, я пояснил, что проект губернской реформы был составлен по личным его, министра, указаниям, что он был рассмотрен в Совете министров, причем спорная статья останавливала на себе особое внимание, подвергалась всестороннему обсуждению, была одобрена и самый журнал Совета министров по делу с изложенными в нем суждениями был высочайше утвержден. При таких условиях, заступая место министра по председательствованию в Совете, я, если бы и хотел, не имел права противиться принятию спорной статьи как высочайше одобренной.
Вместе с тем, ввиду содержавшегося в высочайшей записке прямого указания на то, что действия мои и ранее вызывали неодобрение его величества, я приложил к рапорту всеподданнейшее прошение об увольнении от службы по болезни, прося П. А. Столыпина повергнуть его на благовоззрение государя.