Однако рассказчик он был азартный и умелый. Размахивая окурком, топал деревянной ногой, изображал своих героев в лицах, меняя голос, и сам реагировал на свои побасенки от всей души: то хохотал громче нас, то всхлипывал и вытирал глаза черным от загара и грязи кулаком. Мы лежали на земле около него и слушали с упоением.
— А лоб-то у попа был огромадный да твердый, как этот чурбан, но и у Балды рука была — будь здоров! С кувалду кузнечную! Кэ-эк он его треснул промежду глазами — у попа и портки слетели к ядреной матери, долой. Обезумел он от удару. А за Балдой еще два щелбана числятся! Размахнулся он, да кэ-эк его бахнет по лбу вторично — так тот и вылетел из избы. Лежит, понимаешь ты, на крыльце и охает. А Балда опять подходит! Как увидел его поп и побежал на четвереньках вперед задницей. Решил в стайку к корове спрятаться, да застрял в дверях — не пролазит со своим животом. А лоб-то весь наружу торчит! Только бей успевай! Тут ему Балда и врезал третьего щелбана. Поп сквозь косяки пролетел, пал в навоз и не шевелится. Видать, из сознания выпал.
Когда я или кто-нибудь из «стариков» — четвероклассников замечали, что в сказке такого нет, Петр Силантьевич сначала обидчиво надувал губы, потом, нисколько не смущаясь, нравоучительно замечал:
— А это и не та сказка. Похожая, но не та! О которой ты говоришь, была написана на бумаге, а эта сама по народу ходит. Тут уж все без обману. Как было, так и есть.
Бывало, что, расшалившись, мы бросали работу, бегали и лазили по всему сараю. Бригадир терпеливо смотрел несколько минут, потом начинал нас увещевать:
Эй, вы! Ухорезы! Куда лепитесь! Шеи-то посворачиваете себе, к ядреной фене — напрочь. Играйте на земле. Куда вас под самые стропила несет? Вот возьму жердину — быстро всех успокою! Разбегались тут — работнички тоже мне! Слазьте, пока целые — я говорю.
Речь его звучала спокойно и беззлобно. Казалось, что он даже доволен тем, что мы резвимся.
Ишь, куда забрались! Чистые обезьяне. Давайте книзу! Работать пора. Норму сделаем, тогда хоть на небо залазьте.
Напоминание о норме быстро нас отрезвляло, и мы вновь приступали к работе.
Иногда возникали «производственные» конфликты.
— А-а-а! Смотри, какой хитрый! Себе чурки гладкие берет, а нам с сучками. Петр Силантьевич, Вовка выбирает которые легче колоть.
Бригадир оборачивался от пилы, снимая защитные очки, и объявлял:
— Кто будет выбирать, тому обеда не видать.
Эта страшная угроза разом прекращала все споры. Рубили молча, только стучали топоры. Болтать запрещалось, чтобы не отвлекать внимание от опасной работы. Да мы настолько уставали, что было не до разговоров Топор, с утра казавшийся легким, через час превращался в пудовую секиру, поднимать которую приходилось обеими руками. Ближе к обеду мы все чаще посматривали на дороги, и, когда из гаража выходили рабочие, бросали топоры и пристраивались к идущим. Шагали степенно, хотя все существо наше рвалось вперед — скорей в столовую на обед. Собственно ради этого мы и трудились.