Я хочу вам рассказать небольшую историю.
Прошло несколько лет после войны. Мы — деревенские парнишки, перенесшие военный жестокий голод и непосильный труд, стали подрастать и уходить в самостоятельную жизнь. Поступали в военные и ремесленные училища, школы ФЗО — туда, где одевали, кормили и давали профессию. И только самые дерзкие подавали заявления в гражданские вузы.
Когда я, вернувшись из города, сообщил родителям, что зачислен в институт, семья стала обсуждать вопрос, как собрать меня в дорогу. Мать ахала, что «ни на себя, ни в себя дать нечего». Я успокаивал ее, говоря, что лыжный костюм есть — до весны хватит. Фуфайку, шапку возьму, ботинки еще крепкие — там, на трамвае ездить — всегда тепло. Мать сквозь слезы говорила свое:
— Сынок, какие ботинки? Простынешь весь. Валенки вон бери. Пусть подшитые, зато теплые.
Я, стыдясь своих затасканных валенок, убеждал ее в том, что в них никто там не ходит.
— Да что это за город такой — всю зиму в ботинках мучаются? — удивлялась мать.
Обсуждение уже подходило к концу, когда отец вдруг спросил:
— А с чем ты поедешь? Чемодана-то ведь нет.
Мать с испуганным видом замолчала, озадаченная, а я начал объяснять, что можно обойтись мешком, подобрать который получше. И все. Но отец был непреклонен и было решено заказать изготовление чемодана деревенскому столяру. Сколоченный на совесть чемодан из крепких сосновых досок закрывался с помощью дверного засова и висячего замка. Размеры его были угрожающе большие.
Так я заимел свое первое имущество. Этот чемодан сыграл в моей жизни значительную роль. Я возил в нем из дома продукты питания — в основном картофель и овощи.
Вообще-то в городе продуктов было полное изобилие. Но все это было недоступно студентам. В комнате нас жило шестеро. Скидывались по 50 рублей в месяц и раз в сутки — вечером готовили ужин на всех. Привозимые мною из дома продукты были для нас совершенно необходимы. Дело в том, что из шестерых я один жил «близко». Остальные были дальними из Казахстана, с Украины, Удмуртии и ездили домой лишь на летние каникулы. Наш коллективный ужин проходил по-крестьянски — серьезно и даже с чувством озабоченности. Не было шуток, насмешек или споров. Только иногда Федя, покрутив ложкой в кастрюле горячую жидковатую массу, приговаривал без улыбки, с явным огорчением:
— Вот и каша! Не жуй, не глотай, только брови поднимай.
Мы старались себя сдерживать и не торопиться. Чем меньше оставалось каши в кастрюле, тем ниже над ней склонялись наши головы. Не мог с собой справиться Петруша. Вечно светящиеся в его глазах голодные огоньки разгорались в пламя, когда он садился за обеденный стол. Мы уже привыкли к этому и никто не осуждал Петрушу.