Он посмотрел на меня испытывающе — как я отреагировал на такое сообщение. Видимо, удовлетворенный моим заинтересованным видом, продолжил все больше увлекаясь воспоминаниями:
— Думал, что здесь и закончу службу, а пробыл только одну зиму. Весной перевели меня в особую группу по охране дачи Сталина.
Располагалась эта дача на окраине Москвы — в Кунцево. Территория большая. Забор из сосновых плах внахлестку высотой больше двух метров. Ни единой щели не найдешь. А внутри — редкий сосновый лес. Дерево от дерева метров двадцать. Сосны стоят как огромные желто— коричневые карандаши — только на макушке ветки пучком. В средине дачи, около домика и вдоль узких дорожек невысокие кусты.
Охрану мы несли у забора с внутренней стороны. Оружия не полагалось. Законы здесь были свои — особые. Главное — ни с кем, находящимся на даче, не встречаться — быть незаметным. Короче говоря, свои четыре часа стоишь, как кол у забора.
Так прошло лето — спокойно и однообразно. Напряженность во время дежурства стала пропадать, и однажды осенью решил я глянуть хоть одним глазом на домик в центре дачи. Тихонько подошел к песчаной дорожке и заглядываю в сторону дома. Вижу, вроде как там кто-то дрова колет, или землю копает. Засмотрелся и вдруг слышу на дорожке голос:
— Ты что, новенький?
Не оборачиваясь, я стал пятиться и, отойдя метров десять, замер у сосны. Говоривший остановился напротив меня, тяжело передохнул и как— то по домашнему сказал:
— Виходи суда.
Привыкший слышать властные команды, я был потрясен этими словами и поплелся по дорожке. Остановился совсем рядышком с говорящим. Разумом я понимал, кто передо мной, но никак не мог поверить, что это «Он» — такой старый, уставший и неказистый.
В застегнутой на все пуговицы шинели, в военной шапке, надетой почти до бровей, он посмотрел на меня как-то грустно и медленно перевел взгляд на дорожку. Военная форма никак не вязалась с его мягкими движениями и спокойным тихим голосом. Он вел себя так, как будто не я, а он нарушил устав.
Все это я осмыслил позднее, а в тот момент растерялся, и встреча приняла неожиданный оборот. На вопрос: «Где родился?», — я неожиданно ответил: «В Тараканах».
Он опять посмотрел на меня, но уже удивленно. В глазах вспыхнуло оживление.
— В Больших Тараканах, — поправился я. — Деревня так называется. Вятский я, из-под Кирова. — Мне показалось, что губы его дрогнули в улыбке:
— Ну, расскажи «вятский из-под Кирова», как там живут… В Тараканах?
Торопливо я начал рассказывать, что у матери, кроме меня, осталось пять братьев, отец погиб под Москвой в сорок первом году, что сам с 14 лет работал в конобозе, так как был старшим сыном, младшие еще учатся все, а мать работает в колхозе, который стал теперь богатым — дают по триста граммов зерна на трудодень, а раньше «все на картошке бились».