Я говорил и говорил, боясь, что он перебьет меня и спросит: «Как ты посмел сюда выйти?»
Он слушал, не глядя на меня, то, опуская голову и, смотря почти под ноги, то, поднимая взгляд к вершинам дальних сосен.
— Мать пенсию получает?
— Получает — сто двадцать рублей.
— Родных навещаешь?
— Еще не был в отпуске.
— Мать нужно навещать! — уже более строго сказал он и пошел в сторону домика.
Некоторое время я смотрел ему во след. Когда он очень медленным тяжелым шагом прошел мимо одного куста, за его спиной появился человек и, посмотрев в мою сторону, вновь скрылся.
«Все здесь под контролем», — с тоской подумал я — пропала моя головушка!»
Взволнованный воспоминаниями, он быстро встал и сделал вид, что старательно вытирает рукой оконное стекло. Потом, уставившись в него широко открытыми не мигающими глазами, долго молчал. Казалось, что он забыл обо мне и об этом поезде, летящем в холодной ночной мгле. Наконец, взгляд его стал теплеть, он как бы впервые посмотрел мне в лицо. Не знаю, какое выражение он увидел на нем, но, улыбнувшись, сказал:
— Что и тебя заело? Не боись, остался, как видишь, живой! И начал уже как-то скороговоркой с явным желанием, скорей закончить разговор: — Наслушался я, конечно, ругани от командира вдоволь. Но к моему удивлению ругался он, как бы опасаясь меня. А потом повел по кабинетам, где я не читая, подписал несколько бумаг. В тот же день выдали мне литерный билет на поезд, целый вещмешок сухого пайка — хлеб, консервы, сахар — в расчете на пять человек. Кроме того — пять комплектов нательного белья и солдатской формы — гимнастерки с галифе самого малого размера. Отправили на вокзал на автобусе. Сел я, как кум королю, а майор Бабайлов подает мешок:
— Насчет обуви указаний не было, так мы вот тебе старенькие сапоги для братанов подобрали.
Когда шофер взял рукоятку и пошел заводить машину, майор, прикрыв дверь, заговорил тихо и быстро:
— Ну, вятский, счастливый ты! Видать, не только в рубашке родился, но и в кальсонах. Тебя же прямо на посту взять хотели. Кинулись, а уже поздно. Хорошо, что Он вмешался, а то бы открутили тебе башку на рукомойник. Да и нам бы вмазали!
Он сдернул фуражку за козырек до самых глаз и, уставившись на меня, закончил:
— Ты смотри теперь — молчи. Ни гу-гу! Было дело и было. Если по новой раскрутят — все загремим кто куда.
Уехал я как во сне. Лишь в дороге очухался. Приехал домой, а мать сообщает, что в район за деньгами ездила. Назначили новую пенсию — четыреста рублей…
…С тех пор каждый год езжу домой. И старую обувь вожу. Вон и сейчас в мешке. В деревне все пригодится.