Макс попросил мужчину выбрать кого-нибудь из собравшихся на роль своей боли, чтобы тот повторял эти слова. Произнесенные другим человеком, они словно окончательно добили детину, и у того стали подкашиваться ноги. Многие из присутствовавших повскакали с мест, чтобы подхватить его могучую тушу.
Я тогда ровным счетом ничего не знал ни о ненависти к самому себе, ни о боли и горечи утраты. И все же мне казалось, что ни одному подростку в мире, даже такому, что успел уже побывать в больницах, тюрьмах, судах и на похоронах, еще не доводилось видеть настолько искренние и мощные рыдания скорбящего человека.
Макс попросил выйти еще несколько человек, чтобы те схватили гиганта и держали покрепче и дали ему набрыкаться. За мужчину уцепились почти все собравшиеся, в том числе и мы с папой. Я крепко сжимал плечо детины, а тот извивался и дергался в наших общих тисках и постепенно затихал. Мы с папой случайно встретились взглядом; он поднял брови и улыбнулся, надо думать, внутренне посмеиваясь над таким интересным совместным времяпровождением отца и сына.
С тех пор я стал посещать сеансы регулярно, как только представлялась возможность. Я стал свидетелем «работы» по врачу, которому не давал проходу заведующий отделением, по насилию сексуального характера над ребенком, по женщине, отчаянно желавшей, чтобы ее муж занимался с ней более жестким сексом, по тяжкому бремени многолетней безработицы и по трудностям при знакомствах за восемьдесят. С порой весьма неожиданных точек зрения я наблюдал немыслимое количество жизней; нигде более такое не было возможно. Знание прошлого того или иного человека очень ощутимо помогало понять его в настоящем. Вне лагеря все эти истории были невидимы для глаза стороннего наблюдателя – большая часть людей упорно отказывалась обсуждать причины своих проблем.
Помимо основных сеансов, мы с папой ходили в «мужскую» группу. «Специализированные» группы – мужские, женские, детские, подростковые, для молодых и пожилых людей – были, по сути, закрытыми сеансами, на которых люди могли свободно обсуждать, к примеру, членов своих семей. В женской группе любая могла рассказать про интрижку на стороне, и ее семья оставалась в неведении. Какой-нибудь дедушка мог спокойно рассказать про зависимость, которую скрывала при жизни его почившая жена, не боясь осквернить этим память своих детей и внуков о ней. Мне такая конфиденциальность не нравилась – я в то время расценивал это как нечестность.
На одном из сеансов мужской группы в тот первый год я наблюдал, как папа проводил «работу» над своим гневом на собственного отца. Когда он выбрал одного из присутствовавших на роль Зайде, Макс спросил, какую позу тому принять.