В какой-то момент, когда я был еще на первом курсе, один из моих рассказов папе вроде как понравился, однако он так и не сказал мне, чем именно. Видимо, выражений, подходящих для положительных отзывов, в его словарном запасе было существенно меньше. Сам же я никак не мог взять в толк, почему этот рассказ понравился ему больше предыдущего – они, честно говоря, мало чем принципиально отличались. Я даже задумался о том, так уж ли сильно его мнение выделяется на фоне мнений окружающих, и о том, не крылась ли причина его благосклонности всего лишь в том, что этот рассказ он сел читать в хорошем настроении.
Мы с ним даже говорили об этом потом по телефону. Я тогда напомнил ему о том, как в бытность мою еще ребенком он сам призывал меня в вопросах самооценки не отталкиваться от его мнения.
– Мне вот нравятся многие из тех рассказов, что ты забраковал, – сказал я. – Назвать этот лучшим лишь потому, что он тебе понравился, было бы лицемерием.
– Логично, – ответил отец. – Мое мнение не должно иметь никакого значения. Кому, в конце концов, вообще есть дело до моих мыслей?
Я начал учиться играть на гитаре, укулеле и фортепиано и даже писать собственные песни. Я с переменным успехом клал свои печали на музыку и бренчал на укулеле, устроившись где-нибудь на кампусе, изливая свои песенные ламентации в уши небольших групп зрителей, состоявших, как правило, как раз из тех, кто служили причинами моих горестей. Я пел что-то в духе: «Одни чтят тайны, а мне интересно. Они любят занавес, а вовсе не пьесу». Окружающих мои песни, как правило, смешили, и они явно не понимали, что речь в песенках шла как раз о них. Возможно, все дело было в веселых и легких звуках укулеле, смягчавших жесткий текст. Даже когда я открыто начинал со вступления вроде: «А вот эта – про всех вас», они все равно смеялись, словно были убеждены, что я так шучу.
Однако теперь, помимо привычных способов, я мог утешаться музыкой, пением и написанием текстов. Доутешался до того, что как-то незаметно и случайно стал по ходу дела неплохим музыкантом.
Как-то раз, когда я был дома на летних каникулах, маме позвонили из моей школы – меня приглашали на неофициальную встречу выпускников из начальной школы. Я никогда раньше о таком не слышал. Встречу организовала у себя на заднем дворе моя бывшая одноклассница, которую я совершенно не помнил – как оказалось, вдобавок ко всем номерам, сохранившимся в ее собственном старом ежедневнике, она обзвонила и те, что нашла в школьном списке учеников шестого класса того года. Было просто донельзя странно видеть смутно знакомые с детства повзрослевшие лица товарищей, словно нарисованные на воздушных шариках, которые потом надули посильней.