Он указывает на проход в скалах, извилисто поднимающийся по склонам и теряющийся среди камней и сосен. Прохладное утро переливается золотыми бликами света и трепещет воздушными тенями. Даже руины вампирского замка не выглядят столь угрожающе на ярком солнце. Стены, заросшие камнеломкой, теперь кажутся не черными, как ночью, а пепельно-серыми. Туман вокруг разрушенных башен слоится в потоках солнечных лучей, придавая развалинам фантасмагорический вид.
Мой взгляд впитывает многообразные и изменчивые краски природы, как мои легкие с жадностью вдыхают свежий, бодрящий воздух гор. Я и мой юный проводник покидаем ущелье, начиная подъем в горы. Джованни вприпрыжку бежит вперед по неровной каменистой тропе, весело напевая себе что-то под нос. Его тонкий голосок рассыпается эхом, смешиваясь с шепотом сосен, шумом водопада в трещине скалы, шелестом птичьих крыльев на дальнем склоне. Прислушавшись, я замечаю, что слова в песне мальчика совсем даже не веселые:
В Черной лощине безмолвье царит —
Там злого разбойника тело лежит.
Не таясь от Небесной Матери,
Он грабил, он жег, разрушал;
Он честных сынов Латии
В пустынных горах убивал.
Его сердце пронзил злой свинец ураганом,
И урманским изранена грудь ятаганом.
Три дня протекло. Над землей
Три раза уж солнце всходило.
И труп под печальной сосной
Три раза оно осветило.
И о чудо! — четвертая ночь лишь прошла,
Из ран вдруг горячая кровь потекла.
Уж очи его голубые
Не взглянут на радостный мир,
Но ожили мысли в нем злые…
Бежим! Тот разбойник вампир!
Горе тем, кто к Черной лощине попал.
От трупа бежит даже жадный шакал,
И коршун зловещий летит
К горе с обнаженной вершиной.
И вечно безмолвье царит
Над мрачной и дикой лощиной.
[2]— Что это ты поешь? — удивляюсь я.
Джованни небрежно пожимает плечами.
— У нас всегда эту песню поют и в соседних деревнях тоже — по ту сторону хребта и внизу в долине. Она старая, старше даже, чем мой дед Франческо. Как придем в обитель, можно я не пойду сразу назад, а задержусь на кухне? А дяде потом скажу, что вы мне разрешили? У сестры Марты такие вкусные булочки. Уж куда вкуснее, чем тетка моя в гостинице печет. Сестра мне всегда разрешает есть их, сколько захочу.
— Ладно, — соглашаюсь я. — А как скоро мы придем?
— Ближе к вечеру, наверное, — Джованни снова пожимает плечами. — Дорога трудная. На лошади в обитель не доехать, только пешком. Но вы быстро ходите, с другими-то я чуть не к полуночи добирался, хоть и выходили с утра.
— А как же тогда эти полуночники попадали в обитель? — спрашиваю я. — Разве ворота на ночь не запираются?