— Только в прачки, да в прислуги, — киваю я. — Или подпирать стену в подворотне.
— Но я художник, — упрямо заявляет Гаэтана, и уголки ее миндалевидных голубых глаз подергиваются влагой.
— Покажи, что умеешь, художник, — предлагаю я.
Слезы, уже навернувшиеся на глаза, вмиг высыхают. Очень знакомым движением девушка вынимает из-за пазухи толстый блокнот с тонированными красноватыми листами и заточенный уголек.
— Сейчас, — сосредоточенно облизывая губы, она рисует в блокноте быстрыми мелкими штрихами, потом вручает нарисованное мне. — Вот.
Беру блокнот в руки. Ну, вот опять. У юных художников просто мания запечатлевать мою персону. В рисунке Таны нет того огня, какой я видел в работах Давиде Френи, но внешнее сходство передано превосходно, и в целом манера уверенная. Остальные зарисовки в блокноте тоже выглядят обнадеживающе. Иные маститые живописцы и этого не могут без щепотки магии.
— Ты не смотрела, когда рисовала, — отмечаю я.
— Я смотрела раньше, — Тана робко улыбается и добавляет с гордостью: — У меня очень хорошая зрительная память, — она зажмуривается. — У вас на куртке пять пуговиц из серебряной филиграни, залитой перламутром, шнуровка на рукавах из крученого черного шнура, шейный платок заткан ирисами, блестящими черными, на матовом черном фоне. И еще у вас родинка на шее прямо над платком, чуть ниже адамова яблока.
— Вот, — киваю я и провожу пальцами по ее шее от подбородка вниз. — Отсутствие его тебя и выдает. На нежной юношеской шее, может быть, и не бросается в глаза, но позже у тебя могут возникнуть трудности, если ты собираешься и впредь быть художником. Повязывай хотя бы шарф.
Тана нервно сглатывает от прикосновения и хочет отодвинуться, но я удерживаю ее за плечо.
— Ну, что же, Гаэтано Дзолла, я тебя нанимаю. Эта работа не прославит тебя, так как о ней нужно молчать изо всех сил, если хочешь жить. Но ты будешь учиться дальше. Не в Ромии. Маэстро Ливио — посредственный мазила. Ты поедешь в Децию, к Бенвенуто Донни.
— К Бенвенуто? О, синьор!
Глаза художницы восторженно вспыхивают, она делает движение, явно собираясь броситься мне на шею. Слишком привыкла быть мальчиком. Я выставляю вперед ладонь, отодвигая ее от себя, она спохватывается и неловко мнется, поправляя растрепанные волосы. Мальчик из нее милый, но девушка все-таки лучше.
— Но не вздумай проговориться, — добавляю я с нажимом в голосе. — Ни обо мне, ни о том, кто ты.
— Я уже год у маэстро Чезаре, никто не заподозрил, — горячо уверяет Тана, оглядывается на мой почетный караул и указывает на кинжал одного из гвардейцев. — Можно?