Получив от солдата кинжал, она скручивает волосы жгутом, перепиливает этот жгут, как корабельный канат, и торжественно вручает мне. Оставшиеся короткие локоны, освободившись от тяжести, свиваются в пепельные кудряшки вокруг лица. Это зрелище помимо воли вызывает у меня улыбку. Я прикасаюсь к щеке девушки, горячей и гладкой.
— Так-то лучше, художник, — говорю я, и она радостно улыбается.
Давиде Френи.
Колокола городских соборов и церквей отзвонили об окончании вечерней службы. Прихожане храма Четырех Валькирий степенной толпой вышли из двухстворчатых дверей и смешались с людьми на площади. И вот я сижу на освободившихся ступеньках храмовой лестницы со своим блокнотом и парой разноцветных карандашей.
Я, как обычно, занят тем, что делаю беглые зарисовки прохожих, заинтересовавших меня фигур и поз, но, на самом деле, мои мысли далеко. Я только что из укромной комнаты в «Фазане и павлине», где снова разговаривал с маэстро Карбони. Оттавио перечислил работы Моро, выполненные им по заказу князя Карло де Пальмарозы. За десять лет жизни художника при дворе правителя Деции их насчитывается немало. Мне предстоит проверить их все, чтобы найти карту. Это не так просто: не в каждое место во Дворце Воспоминаний у меня есть свободный доступ.
С места, где я сижу, хорошо видна та самая цветочная лавка, в которой позавчера разыгралась сцена с букетом лилий, а мне был преподнесен пугающий черный цветок. Ход моих размышлений нарушает появление в лавке посетительницы. Петра Корелли в сопровождении упитанной, чинной дуэньи, как и подобает синьорине из хорошей семьи, входит под навес. Забыв о набросках и о тайнике во Дворце Воспоминаний, я слежу глазами за дочерью придворного мага. Петра подходит к прилавку с запоздалыми цветами и, краем уха слушая любезности, расточаемые хозяином, выбирает маленький букетик фиалок.
Мой карандаш сам скользит по бумаге, вычерчивая тонкие пальцы, обнимающие цветочные стебельки, изгиб кисти, изящные лунки ногтей, листья и лепестки. Темно-зеленое шелковое платье — видимо, это любимый цвет синьорины Корелли — не изобилует богатой отделкой, густые черные волосы норовят выбиться из прически, являя всему свету непокорность, но точеный гибкий стан и легкая походка по-прежнему заставляют меня любоваться каждым движением девушки.
Купив цветы, Петра с дуэньей выходит на площадь. Проходя мимо храма, она поворачивает голову, чтобы поклоном почтить святое место, но получается, что, кланяясь статуям валькирий, украшающим вход, она кланяется заодно и мне, сидящему на ступенях. Я тут же вскакиваю и отвечаю на поклон. Пухлая дуэнья неодобрительно щурится, но Петра при виде меня улыбается широко и приветливо. Я вдруг понимаю, что теплый свет ее зеленых глаз затмевает грубость черт лица, и оно уже не кажется столь некрасивым и тяжеловесным.