Маркиза де Равенна испуганно замирает, а я прячу очки и книгу под подушку и сажусь в изножье кровати.
— Это дон Ламберто сделал? — я осторожно беру маркизу за локоток и усаживаю рядом.
Глаза Чечилии влажно блестят, она отворачивается с кривой улыбкой.
— Это ничего, пустяки, — она снова поправляет шаль на плечах. — Он всегда так делает. Мужья, они, наверное, все…
Не договорив, Чечилия нервно передергивает плечами, стараясь не смотреть мне в лицо.
— Ничего не знаю о мужьях, — замечаю я и не могу сдержать неудовольствия, прорывающегося в голосе. — Но мне всегда казалось, что супруг не должен так поступать, если он не пьяный башмачник.
— Ничего, — снова повторяет Чечилия, виновато улыбаясь. — Я просто… оказалась в чужом месте и немного растерялась. Обычно, когда становится грустно, я езжу в соседнюю обитель Владыки Грома. Там очень добрые сестры, они меня многому научили: и рукоделию, и кулинарии, — Чечилия промокает уголком шали скатившуюся по румяной щеке слезу и усмехается. — Мужчине все это неинтересно. В общем, они помогают не только бедным, и мне с ними хорошо, — она вздыхает. — У них хорошо. Реджино, вы близки с Иерархом, — она вдруг хватается за мою руку, как утопающий за соломинку, и ее голос ломается и звенит от сдерживаемых слез, — вы могли бы его попросить?
— О чем? — спрашиваю я, позволяя удерживать свою руку; ее пальцы трясутся, беспокойно перебирают мои.
— Чтобы он освободил меня от брачного обета, — шепчет Чечилия и закусывает нижнюю губу, подавляя всхлип; ее голова поникает, и слезы уже безудержно бегут по щекам. — Я тогда могла бы принять другой. Я хочу стать жрицей. А дон Ламберто… он найдет себе более достойную жену.
— А ваш дядюшка, герцог Бава? — спрашиваю я. — Он знает, как вам живется в замужестве?
— Думаете, ему есть разница? — голос монны Чечилии хрипло дрожит. — Он продал меня, как племенную кобылу. Де Равенна, Тоска — с ними достойно породниться герцогам Квинты. А что будет дальше, уже неважно.
Больше не сдерживаясь, она роняет голову мне на плечо и горько плачет, дрожа всем телом. Я немного теряюсь, не представляя, как можно ее успокоить, поэтому просто сижу молча, положив ладонь на затылок Чечилии, и поглаживаю пышные светлые локоны. С удивлением замечаю, что меня душит злость, подступающая к горлу.
— Мне, наверное, лучше уйти, — спохватывается Чечилия, через несколько минут, поднимает голову и в смущении трет покрасневшее лицо ладонями. — Если он меня здесь увидит, он, наверное, нас обоих убьет.
«Или я его», — мрачно думаю я, кладу ладони на плечи заплаканной родственницы и сжимаю их в жесте ободрения.