— Вы не понимаете. Мне нужен оригинальный человек, интересная личность. Вы филолог, тонко чувствующий индивидуум. А раньше были надзирателем. Ежедневно шли на риск. Душевная тонкость очень часто сопутствует физической грубости…
— Когда я вам грубил?
— Не мне. Вы охраняли заключенных…
— Мы больше себя охраняли.
— Откуда у вас этот шрам? Не скромничайте, пожалуйста…
— Это не шрам, — воскликнул Алиханов, — это фурункул. Я расчесал… Извините меня…
— Я все-таки хочу знать, что вы испытывали на Севере? Фигурально выражаясь, о чем молчала тундра?
— Что?
— О чем молчала тундра?
— Лида! — дико крикнул Алиханов. — Я больше не могу! Я не гожусь для радиопередачи! Я вчера напился! У меня долги и алименты! Меня упоминала «Немецкая волна»! Я некоторым образом — диссидент! Вас уволят… Отпустите меня…
Лида завинтила колпачок авторучки.
— Жаль, — сказала она, — материал интересный. Будьте здоровы. Я вам позвоню. А вы пока отыщите свой реферат…
Надзиратель стоял обессиленный и бледный.
— Минутку, — сказал он, — я тоже иду. У меня гуманные соседи…
На площадке они расстались. Лида зашагала вниз. Алиханов взлетел на четвертый этаж…
Левин обнял ее и долго разглядывал.
— Да, — сказал он, — годы идут, годы идут…
— Постарела?
— Как тебе сказать… Оформилась.
— А ты обрюзг. Позор. Галина дома?
— На собрании в школе. Хулиган у нас растет… Толстею, говоришь? Жена советует: «Тебе надо бегать по утрам». А я отвечаю: «Если побегу, то уже не вернусь…» Кофе хочешь? Раздевайся…
— Только после вас, доктор, — вспомнила Лида какую-то старую шутку.
Они прошли в гостиную. Торшер с прожженным абажуром. Иностранные журналы на подоконнике.
— Хорошо у тебя, — сказала Лида, — в новых квартирах жутко делается. Все полированное, сплошной хрусталь…
— Хрусталь и у меня есть, — похвастал Левин.
— Где?
— В ломбарде.
— По-прежнему канцерогенами занимаешься?
— По-прежнему.
— Расскажи.
— Минуточку, чайник поставлю.
— Жду…
Лида вынула записную книжку, авторучку и сигареты «БТ».
Левин вернулся. Они закурили.
— Ты во Франции был?
— Две недели.
— Ну и как?
— Нормально.
— А конкретнее?
— Трудолюбивый народ, реакционная буржуазия, экономический кризис, обнищание масс…
— Ты по-человечески расскажи. Хорошо французы к нам относятся?
— А черт их знает. Настроение у всех хорошее.
— Как насчет благосостояния? Как тебе француженки, понравились?
— Благосостояние нормальное. Кормили хорошо. У меня был третий стол. Вино, цыплята, кофе, сливки… Девицы замечательные. Вернее, так, либо уродина, либо красотка. Тут дело в косметике, я полагаю. Косметика достоинства подчеркивает, а недостатки утрирует… Держатся свободно, непосредственно. У них такие белые синтетические халаты, декольте…