Потом он перевел взгляд на Дани и криво улыбнулся.
— Ну что ж, дорогая, теперь ты моя жена. По-настоящему. С чем и поздравляю.
В его улыбке не было ни веселья, ни насмешки. Только затаенное страдание. Дани облизнула потрескавшиеся губы и ощутила на языке горечь пепла.
Аламар стянул с кровати плотное покрывало, опустил его на плечи Дани, укутывая, пряча ее наготу.
— Идем. Помоешься.
И, поддерживая за талию, вновь повел по коридору.
* * *
… Хуже всего стало утром.
Остаток ночи Дани пребывала в сладких грезах. Ей казалось, что рядом Ксеон, и что он бережно обнимает, прижимает к себе. Его горячие губы скользят от виска, по щеке, к шее, замирают долгим поцелуем где-то над ключицей, в то время как жесткие ладони скатывают вниз широкий ворот ночной сорочки.
— Не надо, ваше высочество, — пробормотала Дани, — вы оставили меня… я ведь не нужна вам, так? Все, что требовалось — это расстегнуть ошейник. Да и я теперь… замужем.
— Замужем? — Ксеон усмехнулся. Его пальцы игриво опустились на грудь, легким, порхающим движением очертили сосок, — не смеши меня, белочка. Никто не смеет претендовать на то, что принадлежит мне.
— Но… — она безвольно откинулась ему на плечо.
Грудь болезненно налилась, между ног стало горячо и влажно.
— Ты — моя, запомни, — он прикусил мочку уха, провел языком по чувствительной коже.
Чей это стон? Неужели — ее?
— Тебе понравится, — зашептал принц, щекоча дыханием шею, в то время как его пальцы весьма недвусмысленно выписывали узоры на груди, — тебе понравится принадлежать мне, моя девочка.
— Но я замужем за мастером Аламаром, — упрямо повторила Дани, — что ж вы раньше не думали обо мне?
— Не думал, — согласился принц, — но теперь подумаю.
Он скользнул рукой по ее бедру, поднялся выше, дотронулся до самой чувствительной точки, заставляя прогнуться.
— Еще, — прошептала Дани, — ваше высочество…
— Я же говорил, что понравится…
И сон взялся трещинами, словно оконное стекло, в которое попали камнем.
Задыхаясь, Дани вывалилась в мутное зимнее утро. Она лежала на широкой постели, совершенно одна. Тело горело. В широкое окно сквозь кисейные занавески лился блеклый свет.
Вскочив, она невольно охнула. В промежности, внизу живота по-прежнему неприятно саднило. Но — она хотя бы не была больше голой. Господин инквизитор снизошел и выдал ей длинную сорочку из тонкого шелка.
Потом Дани скрутило в приступе кашля. Она посидела, отдышалась, потрогала рукой лоб — он показался ей горячим. Или рука была чересчур холодной.
В то же время хотелось есть, что неудивительно: последний раз она перекусывала как раз перед тем, как расстегнула этот проклятый ошейник на шее принца. А после… ей как-то еды не предлагали. Ньями, вон, обещала молока налить, а вместо этого едва не утопила. Повезло еще, что Аламар оказался поблизости, хотя… тут неясно, что лучше: отправиться прямиком ко Всеблагому на небеса, или оставаться здесь и быть бесправной игрушкой чудовища.