* * *
… Больше до самого дворца они не разговаривали.
Но когда карета, наконец, остановилась, лакей в бархатной ливрее распахнул дверцу, а Дани увидела королевский дворец — в груди стремительно распустился горячий цветок радости.
Она стояла у парадного подъезда. Слишком близко к этому бело-голубому чуду, чтобы рассмотреть его целиком. Но если задрать голову, прямо над белой аркой входа распускались диковинные мраморные цветы, вставали на дыбы единороги и расправляли крылья грифоны, оскалившиеся и готовые к прыжку. Все это застыло в камне, но при этом казалось, что подуй ветер — и зазвенят тонкие лепестки изящных лилий, всколыхнутся роскошные розы, а единорог обязательно стукнет копытцем не в меру агрессивного грифона.
«Красота-то какая», — Дани продолжала завороженно рассматривать скульптурный ансамбль, и внезапно подумала, что наверняка король Маттиас очень милый и добрый человек. Злодей не будет окружать себя таким пронзительным великолепием.
— Пойдем, — Аламар легонько подтолкнул ее в спину, — следующая карета подъезжает.
Очарование схлынуло.
Она по-прежнему была пленницей и принадлежала человеку, который задался целью причинять ей боль.
Дани понурилась и покорно вложила руку в холодные искусственные пальцы.
Интересно, а если бы Аламар не потерял руку, и не был весь истерзан взбесившимися механоидами, был бы он… другим?
Она и сама удивилась тому, в каком направлении поползли мысли. Но почему-то, всего на миг, представила себе верховного инквизитора таким, каким он мог быть до той трагедии. Красивым. Решительным. И любящим, наполненным именно той светлой любовью, которая делает счастливым не только ее обладателя, но и тех, кто рядом.
Та ночь, когда она волокла по земле истекающее кровью искалеченное тело, изменила все. Наверное, и правда, нужно было его тогда оставить. Но Дани только и видела перед собой залитое кровью лицо, одна половина которого была буквально разорвана в клочья. Тогда… ей казалось, что она должна сделать все, чтобы спасти человека.
Лакеи взяли у Дани шубу, Аламар отдал тяжелый плащ и остался в мундире инквизитора. Она старалась не смотреть на него, не смотреть на черную маску. Под ней было настоящее лицо, а матово блестящая черная кожа не вызывала ничего, кроме тошнотворного страха и легкого головокружения.
— Идем, дорогая, — он усмехнулся, — пожалуйста, помни о том, как себя подобает вести.
Всеблагий. Он только что сказал «пожалуйста».
И она шла.
По пушистым темно-синим коврам с причудливыми узорами. Сквозь светлые залы с высокими стрельчатыми окнами. Оставляя за собой пестрые стайки придворных, разряженных в пух и прах.