– Пойди и поешь дерьма! – завопила Оджиника. Обе женщины уже стояли друг против друга, поднявшись на цыпочки и выпятив грудь, готовые помериться силами.
– А эти две чего не поделили? – спросила одна из женщин. – Посторонитесь-ка и дайте мне пройти.
Оджиуго пришла домой вся в слезах. Нвафо и Одаче вернулись раньше, но мать Оджиуго сочла ниже своего достоинства спрашивать у них, где остальные. Завидев входящую во двор Оджиуго, она хотела было спросить ее, почему они так задержались: может быть, ждали, чтобы родник возвратился с прогулки или пробудился от сна? Но эти слова высохли у нее во рту.
– Что случилось? – воскликнула она вместо этого. Оджиуго еще громче зашмыгала носом. Мать помогла ей поставить кувшин с водой и снова спросила, что случилось. Не говоря ни слова, Оджиуго вошла в хижину, села на пол и вытерла слезы. Затем она принялась рассказывать. Матефи осмотрела лицо дочери и увидела на нем нечто, что можно было принять за отпечаток пятерни Одаче. Она немедленно разразилась воплями протеста и сетованиями, достаточно громкими, чтобы их услышали далеко вокруг.
Эзеулу со всей неторопливостью, на какую только был способен, прошествовал во внутренний дворик и спросил, чем вызван этот шум. Матефи завопила еще громче.
– Замолчи, – приказал Эзеулу.
– Ты велишь мне молчать, – верещала Матефи, – когда Одаче уводит мою дочь к роднику и избивает ее до смерти! Как могу я молчать, когда ко мне приносят труп моего ребенка? Пойди и посмотри на ее лицо. Пятерня этого парня… – Ее голос звучал все пронзительнее и болью отдавался в голове.
– Говорю тебе, замолчи! Совсем с ума спятила?
Матефи оборвала свои вопли и принялась причитать с видом покорной жертвы:
– Я замолчала. Как же можно мне не замолчать? Ведь в конце концов Одаче – сынок Угойе. Да, Матефи должна молчать.
– Пусть там никто не треплет моего имени! – крикнула вторая жена, выходя из своей хижины, где она до сих пор оставалась, как если бы скандал происходил не на их усадьбе, а в какой-нибудь дальней деревне. – Я говорю, пусть никто тут не произносит моего имени.
– И ты замолчи, – сказал Эзеулу, обернувшись к ней. – Никто не называл твоего имени.
– Разве ты не слышал, что она назвала мое имя?
– Ну, назвала, а дальше что?.. Попробуй вспрыгни ей на спину, если сможешь.
Угойе с ворчанием удалилась к себе в хижину.
– Одаче!
– Э-ээ.
– Иди-ка сюда!
Одаче вышел из хижины матери.
– Из-за чего переполох? – спросил Эзеулу.
– Спроси Оджиуго и ее мать.
– Я спрашиваю тебя. И больше не говори мне «Спроси кого-нибудь еще», не то сегодня же утром пес будет лизать твои глаза. Когда это вы научились бросать слова мне в лицо? – Он поочередно оглядел их всех с видом изготовившегося к прыжку леопарда. – Пусть кто-нибудь из вас попробует открыть рот и сказать еще хоть слово – он у меня на всю жизнь запомнит, что человек должен смолкнуть, когда говорят духи в масках. – Он снова оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что никто и пикнуть не посмеет. Вокруг царило молчание. Тогда он повернулся и ушел к себе в