Убийства, пытки, издевательства.
Но ему хотелось… От картинок, вспыхнувших в мозгу, стало только хуже. На него проклятая кровь воздействовала странным образом. Или… или то, что он хотел сделать с Олесей, и не было нормальным?
Габор заставил себя отстраниться. Без сил опустился на грубо сколоченный стул и убрал окровавленной рукой волосы со лба. Взгляд Олеси скользил по его лицу и телу. Лучше не знать, как он сейчас выглядит.
Но она смотрела без отвращения. Разум твердил, что здесь какая-то ловушка, что он обманывает сам себя. В чем-то есть подвох. Но стерва-надежда разливалась по телу и затапливала нутро едкой отравой.
Она ведь должна его ненавидеть, презирать. Смотреть с ненавистью и отвращением. Как смотрела мать. Как любая, кто размышляла о демонах и том, как с ними бороться.
Но Олеся не его мать. И она не любая.
Габор собрался с силами. Заставить себя открыть рот и произнести то, что нужно, было едва ли не сложнее, чем сражаться.
Олеся соскользнула со стола. На ее лице застыло непонимание.
– Нам, наверное, нужно вернуться в замок? – Она отвернулась и взглянула на печь, где весело полыхал огонь, сжигая голову Бражены. Хрупкое тело вздрогнуло, превращая Габора в зверя, одержимого желанием защищать и не подпускать никого к своей добыче. – Здесь мы уже вряд ли что-то узнаем…
Габор покачал головой и тяжело прохрипел:
– Нельзя. Сейчас лес – вотчина демонов. Ночь – их время. Я не смогу тебя защитить, сколько крови не выпью.
Он ждал. Ждал, что она сделает, услышав эти слова. Ждал, как изменится ее лицо. Ну давай же, давай, скривись, оттолкни, посмотри с презрением. Скажи обидные слова, обзови, прокляни. Сделай то, что должна. И тогда он отдастся проклятой крови. Позволит ей поглотить себя целиком и полностью, чтобы захватить власть.
Но Олеся обхватила себя за плечи, как будто ей было очень холодно. Грустно опустила взгляд. Топтала его человечность не хуже отравленной крови. Будила инстинкты и странное тягучее чувство, от которого шумело в ушах.
Тихий голос опутал его, словно паутинка:
– Я совсем не знаю, как тебе помочь. Раны, наверное, нужно промыть, а потом… зашить… – Она подняла на него глаза, прорезая тело голубым сиянием. Габору показалось, что его живьем вспороли и начали сдирать кожу. – Прости, что я такая… неумелая.
Он должен ей все рассказать. Только она и поймет. Только она. Потому что она его. Он отдал ей свою расколотую душу. И только она сможет собрать воедино безобразные куски.
Он должен…
Пальцы сжались в кулаки. Она сможет понять.
Но с чего начать, чтобы эта история не казалась такой отвратительной, какой была на самом деле? Беда в том, что не существовало слова, способного приукрасить отвратительные подробности.