Вик медленно повернулся.
– Иду, – сказал он и пошел обратно.
Можно было сразу же поехать домой: по воскресеньям после обеда Вик обычно слушал концерт по радио, но сейчас, не желая идти на поводу у страха, он выжидал. Наконец Мелинда допила кофе, выкурила сигарету и заявила, что пора возвращаться. Они вместе собрали все в корзину.
Домой они приехали в двадцать пять минут четвертого, и Вик сразу же включил радио в гостиной. Он услышал пульсирующий, призывный ритм четвертой части Пятой симфонии Шостаковича. Во всяком случае, он решил, что это четвертая часть, не в состоянии гадать, так это или нет. Музыка его тревожила, но он продолжал слушать.
Концерт еще не кончился, когда Мелинда вышла из своей комнаты, сходила к его машине и вернулась.
– Вик, я забыла шарф. Положила под камень и, кажется, там оставила.
– Давай я за ним съезжу, – предложил он.
– Ну, не сейчас, ты же слушаешь концерт. Может, завтра сможешь забрать его по пути на работу или с работы, если не возражаешь? Или я сама съезжу. Не хотелось бы мне потерять этот шарфик. Я его сложила и сунула под камень рядом с костром, слева, если на костер смотреть.
– Хорошо, дорогая. Во время обеденного перерыва привезу.
Вик вспомнил шарф и камень, которым он был придавлен. Как он, однако, был взбудоражен, раз не заметил его, когда они собирались домой!
Вечером после ужина, когда Вик читал в гостиной, Мелинда пришла из своей комнаты и предложила Вику выпить на ночь. Он ответил, что не хочет. Мелинда отправилась на кухню налить себе. На обратном пути через гостиную она сказала:
– Кстати, меня завтра пригласили на обед, так что днем за шарфом ездить не обязательно.
– Ладно, – сказал он.
Он не собирался ее расспрашивать, хотя знал, что за вечер она дважды кому-то звонила.
На следующий день в обеденный перерыв Вик выехал из типографии домой примерно на четверть часа раньше, чем обычно. Но в обед и вечерами он всегда уходил в разное время, так что ничего странного в этом не было. Между Уэсли и Ист-Лаймом он свернул к каменоломне. Он заранее взял в гараже бухту прочной бельевой веревки, собираясь привязать к одному концу увесистый камень, а другим концом перехватить тело Камерона под мышками. День был светлый, солнечный, и Вик не стал высматривать труп в воде, а сразу пошел по тропе вниз. Спускался он осторожно, чтобы не порвать брюки о кусты и не оцарапать туфли.
На площадке у обрыва он медленно приблизился к краю, стараясь не глядеть на труп.
Но в воде у каменной ступени покачивался рулон оберточной бумаги – размокший размякший, с одного конца истрепанный, а в двух местах перехваченный бечевкой. Вик, уязвленный абсурдностью увиденного, с трудом взял себя в руки, вздохнул и, ощутив боль во всем теле, понял, в каком напряжении находился.