– Ясно где, в избе.
Эти подслеповатые окошечки, как глаза самой хозяйки, глядели на прохожих и напоминали им мертвые глаза жизни. В разговорах Катя жаловалась, что тоже редко выходит на улицу – сапоги протекают насквозь, а у дочери Альки их и вовсе нет. Алька была моей одноклассницей. Неказистый домишко у рва построил Кате ее муж. Откуда его ветром занесло к нам – знать не хотели, у всех были свои печали. Если что не так, на это в Ленске НКВД имеется. (Когда мы проходили возле здания НКВД, мама всегда просила меня молчать.)
Про всех, кто жили на этой улице, говорили, что они кувыркаются в грязи и обрекают себя на погибель. Что творилось тут в проливные дожди, в непогодь – не описать! Пробраться здесь мог только единственный на весь колхоз бык-тяжеловес. Он носил огромные рога, их боялись все ребятишки. Был бык с крепкими холками, короткими толстыми ногами, длинным хвостом с кисточкой, весь в бело-рыжих пятнах. Он возил с коровьей фермы на телеге бидоны, фляги с молоком к маслозаводу. Бык полз по грязи брюхом, а когда подвода останавливалась на взгорке у маслозавода, то грязь сосульками стекала с брюха быка-труженика. По осени, когда уже подмораживало, эти сосульки подстывали и висели, как карандашики. Быком управляла женщина, она же руками поддерживала фляги с молоком, чтобы они не свалились. Всякий раз женщина подвергала себя опасности, но все обходилось, так как бидоны с молоком держали еще и крепкие веревки, привязанные к телеге. Около входной двери маслозавода был пристроен высокий, большой по площади, сделанный добротно из толстых плах помост. На него женщины выгружали фляги с молоком, привезенные с фермы.
На маслозаводе трудились три женщины, не считая начальницы. Две женщины вертели вручную целыми днями сепаратор, заливая беспрестанно в него сразу по ведру молока. Третья была здесь на подсобных работах. Моя мама бесперебойно, монотонно крутила ручку сепаратора с жилистой, веселой, смуглой женщиной Харитиной. В деревне все уже привыкли к тому, что я всегда разыщу маму и буду рядом с ней.
– Вся семья в сборе, – смеялись над нами.
Я научилась на ее работах чувствовать свое место и уже привыкла делать так, как меня просили: не вмешиваться в разговор, не заглядывать куда не положено, а то «мать опозоришь!». Я тихо входила на маслозавод, садилась в самый угол лавки, у входа. Сначала нужно оглядеться в новой обстановке. К потолку были подвешены узкие, длинные бумажные липучки, облепленные мухами, похожими на спелые ягоды черемухи. Прямо перед моим носом висела такая же гадость, и я наблюдала, как мухи отчаянно борются за свою жизнь, пытаясь вытащить свои тонкие ножки из клейкой основы. Мухи из последних силенок старались высвободиться из плена, часто взмахивали тоненькими крылышками, неистово жужжали, потом издавали последний свой писк и затихали навсегда. Так прекращался их последний, неравный бой.