Вспоминая сейчас то время, я думаю о том, какое еще чудо, что я не умерла в детстве, а ведь многие из детей умирали. Наша соседка Маршунька, дочка Сереги Карася, наелась с голоду стылой капусты и ушла из жизни в 13 лет от роду. Разве забудешь, как осенью мы шли вечером за стадом и несли домой случайно оставленный, единственный, уже схваченный утренним заморозком колхозный кочан капусты и как ему радовалась мама!
– Придем, разморозим, сварим, поедим, Таня, и будем опять двигаться вперед.
А встречный бригадир как по голове ударил:
– Унеси, Лиза, обратно, где взяла, а то без суда посадят за него. Мне его не жалко, а вдруг да кто-нибудь донесет на тебя.
Я побежала и положила кочан туда, где мы с мамой его нашли.
Жизнь била всех вкривь, вкось, вдоль и поперек, и только молчаливая, скупая наша природа иногда улыбалась. Были видны вдали за рекой затопляемые луга; они начинали густеть сочной, свежей травой.
Природа расцветала.
Только заглядись – и ты уже в плену у нее. Ты околдован. Перед ее вечной красотой хочется молчать. Плакать от ее красоты мне захотелось лишь с годами. Возможно, это и было чувствование прекрасного.
Не вспомнить все. Наверное, я радовалась, что деревня вновь зажила своей привычной жизнью. Она снова пашет, сеет, сажает огороды…
Ближе к вечеру я всегда возвращалась на мамину службу. Я видела, как из сепаратора по двум разным длинным лоточкам вытекали в один сливки, в другой – обрат. Харитина – «буйная головушка» пела:
На берегу сидит девица,
Она шелками шьет платок…
– И ты, Лизуха, не поддавайся ничему, тоже пой.
Мама иногда подтягивала песню, но чаще пускалась в рассуждения. Они заканчивались одинаково: все идет к одной стороне.
– К какой? – отозвалась Люба.
– К смерти ближе – вот к какой.
– Тебе рано про смерть говорить, сперва Таню выучи.
Вечером оказалось, что женщин ждала самая тяжелая работа. Они скоблили от грязи и мыли пол на двух этажах, вымывали большой деревянный помост, крыльцо, фляги, ведра…
Мама с Харитиной разбирали и мыли в горячей воде сепаратор. В нем было множество воронок. От голода все лизали их до металлического блеска, а если вдруг обнаруживались уплотненные сливки, то все выковыривали их указательным пальцем прямо в рот.
– Проходи, Танюшка, полакомишься. Видишь, у матери организм жир не принимает, тошнит ее.
Но лакомиться у сепаратора было на самом деле нечем. После полудня приезжала машина – грузовая полуторка из Туринска и забирала пастеризованное во флягах молоко в обмен на пустые фляги. В завершение рабочего дня Люба подбодряюще, с хохотком давала команду: