– Вот ты, Люба, тоже на жирах, а чё-то тебя всю подтянуло, – слегка пошутила над ней Харитина.
– Только монашенка святая вся жиром налитая, а я грешна, да Божья.
Я сидела на лавке у маминых ног и не могла поверить, что моя маленькая, почти невесомая мама волокла такие тяжести. Как же я ошибалась, когда думала, что здесь ей будет легче, а может, и сытнее. Тут вновь подала голос Люба:
– План у меня такой, что все колхозные коровы столь молока не дадут. Поди, думают, что я сама тут дойной коровой стала, или боятся, что мы здесь колхозным молоком захлебываемся, а то не подумают, что каждую минуту мы с пупа рвем, кишки выпускаем…
Заведующая окончательно прояснила вопрос насчет обрата, которого надеялись попить женщины в конце работы.
– Ничего не припрашивайте у меня, я и сама знаю, что вы голодные целый день, у всех животы подвело, но нам еще предстоит из обрата казеин варить.
– А зачем он нужен? – подала я свой голос.
– Из него гребенки, гребешки делают. Это чтоб нас паразиты не съели.
Поздним вечером из грязной улицы мы выбирались домой. Улица была такой же несносной, как и наша жизнь, а сами мы напоминали мне мух в липучке.
В конце 40-х – начале 50-х годов казалось, что голодному состоянию колхозников не будет конца. Наше несносное житье скрашивал ежегодный праздник урожая, его в колхозе называли «отмолоты».
За день до праздника бригадир наряжал несколько женщин стряпать пельмени для всего колхоза. Это было единственное блюдо праздника. Для такого случая докалывали в колхозе старую корову или быка, обязательно доходягу, уже отбракованную, никуда не годную. Помню, что взрослые детей с собой на праздник не брали, возможно, по той причине, что на детей пельменей не лепили. Мама и мне строго-настрого наказывала не ходить, а то подумают, что она ведет меня силой. Я упорно шла, ссылаясь на то, что пельменей мясных хочу попробовать. Мы их никогда не делали. Что правда, то правда. Тогда мама советовала мне, чтоб я приходила попозже, когда все захмелеют. Она брала с собой наше алюминиевое блюдечко, кружку и уходила. Немного погодя, я ковыляла за нею следом. Время проведения праздника всегда совпадало с поздней, холодной осенью. Приходилось пробираться по грязной улице, лишь кое-где у загородок проглядывала еще желтая высохшая трава. Последние скукоженные листья от порывов ветра падали мне на голову. Осенняя непогодь – это самая грустная пора в наших краях.
Знакомая тропка ведет меня к заветному одноэтажному дому, стоящему в грязном переулке. Это столовая. В райцентре ей положено быть. Мы с мамой в нее никогда в жизни не ходили. Сегодня здесь праздник. Мне даже чудится, что ветер не свирепствует, а ласкает и шепчет: «Иди, тебя никто не выгонит, а посадят за стол к желанному блюду, а мама, как всегда, скажет знакомую тебе и выученную давно фразу: «Ешь с чести, не хватай, а то скажут, что совсем, как собачонка, мне неловко будет». Я подхожу к заветной цели. Уже слышны голоса и шум в столовой. Колхознички, похоже, расхрабрились: видно, стали наедаться.