Тут я должна сделать небольшое отступление. Желание стать артисткой созрело у меня в клубе за большой черной круглой печкой, где я пряталась от зрителей и смотрела, не пискнув, кино. Денег на билет у нас не было, и я предлагала свои услуги по уборке клуба старой, уставшей уборщице в ненастье. Разве легко ей было лазить под стульями и при этом отскабливать и вымывать с них грязь? Стулья были сколочены в ряды, ряды стояли друг за другом, как колонны. Тетя Даша впускала меня втихаря, когда гас свет перед началом сеанса. Я никому не проболталась о нашем содружестве до сего времени. Тогда я поняла смысл слов мамы о том, что в жизни ничего даром не дается. Я стояла за печкой и думала: как хорошо нести людям радость. Когда смотришь хорошее кино, то и про голод забываешь…
Помню, что учитель математики входил в класс в солдатской гимнастерке. На счетный кружок брал с собой такие же деревянные счеты, какие лежали на прилавке в магазине, а иногда еще вносил гармошку на плече. В классе прямо перед нами на деревянных ногах стояли большие, такие же, как у учителя, счеты.
Сначала дело имели только с числами, а потом решали денежные примеры с рублями и копейками. Александр Георгиевич был учитель-молчун. Он говорил только то, что относится к его предмету, поэтому приходилось слушать у него каждое слово. Если он в конце ответа говорил «хорошо, нормально» с ударением на букву «о», это означало, что он доволен.
Если же он произносил только «садись», то это значило, что он недоволен.
В перерыве между подсчетами чужих денег, а от этого, как известно, богаче не станешь, учитель неожиданно приглашал всех к танцу: «Танцуйте все, кто как может». Тут-то он разворачивал свою гармонь. Чутье к детям было у него отменное. Он сердечно желал полураздетых и полуголодных детей отвлечь, развеселить и дать нам ощутить хоть мнимую радость от детства. Будущие колхозные счетоводы пускались в пляс. Всякий раз танцевала я самозабвенно; выделывала такие коленца, что вспомнить стыдно и смешно: вертелась на одной ножке, приседала, подскакивала, выколачивала дробушки и даже по-цыгански пыталась трясти плечами, а все только потому, что готовилась в артистки.
Учитель улыбался и веселой игрой на гармошке оживлял суровые дни заморышам. Сладких пряников у него самого не было. После он так же неожиданно говорил «хорошо, нормально», и мы опять усаживались за счеты. Никогда никого не обижал, не кричал, лишь в самых крайних случаях внимательно и в упор смотрел на неудачника своими большими карими глазами. Это означало, что он возмущен. Я боялась этого взгляда и сжималась в комочек.