Мама пошла к деду с косой, чтоб он ее «направил» к сенокосу.
Ранним утром, когда я еще спала, мама ушла со всеми колхозниками на покос.
Я переплыла реку и пошла к ней. За рекой пахло свежей травой. Вот и безбрежная поляна, здесь идет сенокос, он виден как на ладони.
Косцы все, как один, шли друг за другом. Белели ситцевые платки женщин. От взмахов косцов чистым стальным блеском сверкали их косы, был слышен протяжный режущий звук. Мне казалось, что это плакала трава. Аромат скошенных трав пьянил и туманил голову. В основном косили женщины в выцветших одеждах. На немногих мужчинах и парнях были рубахи навыпуск, на головах носовые платки с завязанными узелками в углах, чтоб крепче держались на голове.
Впереди шел Серега Карась, за ним не угонишься. С косарей пот лил градом, одежда прилипла к телу. Мама моя шла последней, но старалась не отстать от остальных. Я стояла рядом, смотрела на ее маленький рост, хрупкие плечи и чувствовала, что ей очень тяжело.
Серега не сел отдыхать, когда подошел к краю поляны, а занял новую полосу, словно подгонял всех и говорил, что отдыха не будет. От овода, мошкары приходилось только отдуваться. Каждый втайне понимал: пока стоит хорошая погода, надо косить, как говорится: «когда кипит, тогда и вари».
– Ну, Лизуха, налегай шибче, на тебя вся надежда, не станем морить твоих телят и коров, – засмеялся на ходу Серега, поравнявшись с мамой, прищурив свои глаза.
Солнце стремительно набирало высоту и жгло нещадно. Мама дошла до конца положенного ряда. Лицо ее пылало. Я подошла к ней. Она попросила, чтоб я сбегала к реке и намочила ей платок.
– Голова шибко заболела; боюсь, как бы не упасть, а то напугаю всех.
Однако мокрый платок не спас, она корчилась от головной боли и что было сил сжимала голову обеими руками. Ее рвало. Я напугалась, но тут подошли женщины и стали ругать Серегу:
– Ишь, ухарь нашелся! Робит, какжеребец, а Лизунька, как птичка. Понятие иметь надо! Веди ее, Танюшка, к реке, да не отходи от нее, пока не оклемается.
Я повела маму к воде, сняла с нее ее видавшие виды ботинки, чулки, обмыла лицо, голову, ноги; а попутно уговаривала, что скоро все пройдет, надо только подольше посидеть у воды и подождать, когда спадет жара. Мне казалось, что в трудные минуты жизни плеск моей любимой реки был полон тоски.
Мы сели под ивой. С мокрого платка на голове стекала струйками вода на блеклую блузку. Наконец маме стало легче, мы вышли на берег и пошли к свежей копне сена, где отдыхали колхозники. Колхоз обеспечил их обедом. Те, кто поели, откинувшись головой на сено, сразу храпели.