– Поешь, Лиза, легче станет, – сказала высокая, красивая женщина Нина П., тоже вдова погибшего.
– В тебе ведь только кости да кожа. Тебе бы подкрепиться чуток, гляди вон на Серегу, учись у него, как есть надо.
В это время Сергей загребал кашу своей большой деревянной ложкой из алюминиевого блюда.
– Как робим, так и едим. Ешь, Лиза, и худой живот, а хлеб жует. Хороша каша, я чуть язык не проглотил.
Только села мама в тень пообедать, как кровь хлынула у нее носом.
– Веди ее, Танюшка, опять к реке.
Мы снова спустились под берег. Я намочила платок в воде, а после осторожно повязала ей на голову, как она попросила, «назад ушками».
Подул ветерок и наклонил к воде тонкие ветви ивы. Мы молча глядели на медленно текущую реку. Река всегда рождала у меня чувство красоты и прохлады. Она уносила наши невеселые думы.
Мама призналась, что сейчас хлипкая стала, не то что ране, до войны.
– Ушла на разные работы, думала, что больше буду уделять внимания тебе, дочь. Сама ведь знаешь, как уйдешь в пастухи, так все дома забросишь, и тебя тоже. Слава Богу, оклемалась, а то, поди, со смертью рядом ходила.
Она продолжала рассуждать, что отставать от всех стыдно и нехорошо, норма у всех на трудодень одна.
– Мне не угнаться за всеми, видно, откосила я в артели.
Косцы после отдыха встали в ряд. Мама наскоро поела и взяла свою литовочку. Тут к ней подошел бригадир.
– Придется тебя, Лиза, отрядить на другую работу. Ты сейчас не вставай в общий ряд, а то еще чё с тобой неладное случится, на кого Таню оставим? Обкашивай кусты да прогалины помаленьку. Грести сено завтра пойдешь, там полегче, да и Танюшка тебе где подсобит.
Односельчане хорошо относились к маме, ее жалели. После обеда косить стало легче. Меньше донимал овод, жара спала. Косили допоздна. Уже загорелся закат. Бригадир обмерил деревянной саженью выкошенную площадь, и только после его команды все замотали тряпками косы, уселись на телеги женщины, запрягли лошадей мужчины, и процессия двинулась к парому.
Над рекой раздавался глухой звук валька о половики. Видно, какая-то старуха мыла их на ночь глядя. Мы подъехали к взвозу. На реке сливались в веселый звук детский смех и шум от брызг воды. Это ребятишки встретили коров с поля, выполнили наказы и поручения родителей, а теперь отводят душу у реки.
Тем временем мужчины завели лошадей на паром, женщины взялись за проволоку, потянули ее, и паром медленно поплыл через реку. Вдруг какая-то женщина чистым голосом запела:
Над рекой черемуха колышется,
Распуская лепестки свои…
Видимо, душа устала от потрясений и просила умиротворения. Песню подхватили остальные, и понеслась она над рекой, как вестник послевоенной тяжелой жизни, но мирной и созидательной. Песня звучала широко и раздольно. Так может петь только русская женщина. Наблюдая за ней, убеждаешься, что она может тайком страдать, волком выть и неистово веселиться. На такую женщину можно всегда положиться…