Сашка понравился мне с первого взгляда. Сначала я очень боялась давать ему сосать марлечку с пряником, размоченным в теплом молоке, после привыкла и делала это очень умело. В новом для меня деле были курьезы, страхи и беспомощность. Не стану описывать, как я управлялась с крохотным Сашкой, но помню, что, когда он спал, я взахлеб читала книгу Н. Островского «Как закалялась сталь». Все лето я просидела в замкнутом пространстве. Сашке было два месяца, а его няньке – 14 лет.
В жизни, как известно, не обойтись без зловещей азбуки познания. Давно стало ясно: кто не учится у жизни, тот и умрет недоучкой. Но привыкшая бегать по лугам, купаться в реке, читать книги, смотреть в небо, мечтать, слушать небылицы пастухов, я тосковала по воле, потому от «галчонка» я вырывалась, как птичка из клетки, и вприпрыжку бежала по сельской улице. Подгоняло то, что почти каждый вечер в нашем околотке давали бесплатно «концерт».
Часто мы шли с мамой вместе, взявшись за руки, каждая после своей службы. Как-то из нашего домика послышался голос тетки Крестины, она пела:
Ах вы, Сашки, канашки мои,
Разменяйте бумажки мои.
А бумажечки-то новенькие,
Двадцатипятирублевенькие.
«Значит, деньги в матраце у нее есть», – подумала я. Потом шайка коллективно и весело затянула свою, фирменную:
Наша маленькая шаечка
Шали, шали, шали.
Нашу маленькую шаечку
Никто не шевели.
– Мама, слышишь, шайка-лейка у нас пирует.
– Они уж заканчивают, потому что поют не так звонко.
И правда, люди уже расходились. Я заметила: простому человеку для счастья немного надо. Встречные весельчаки сочувствовали:
– Мы уж все высушили, ты, Лиза, опоздала. Неуж забыла: с кем живешь, с тем и поешь.
Дома у нас было хоть святых выноси… Напротив нашего домочка, чуть наискосок, стоял дом на две половины. В маленькой половинке жила Дора с двумя дочерьми. В деревне они были заметные: толстые, высокие, круглолицые, пышноволосые и всегда развеселые.
– Чё это они едят, что их так разбарабанило, как ты думаешь, Кока?
– Время подошло, а может, только сейчас досыта едят: наворачивают, поди, по чугунку картошки да по буханке хлеба на раз, а что настроение хорошее, так здоровья много.
Одна из девушек играла на гармошке, сидя у дома на лавочке, другая плясала, не жалея ног, обе наперебой громко пели:
Не ходите, девки, замуж,
Замужем невесело.
Я была четыре раза,
Голову повесила.
Знали и пели они напевки и покрепче.
На другое лето времечко они проводили еще веселее: выносили из дома столешницу, со всего маху бросали ее на траву перед домом и, как говорили о них в нашем заулке, «отдирали от хвоста грудину». В один из «концертов» от столешницы остались одни щепы. Девушки выбросили их в огород бабушки Елены, закинули гармонь за спину и ушли к себе в дом. Помню, тогда по радио я с интересом слушала передачу «Театр у микрофона», смеялась и плакала, а здесь, в родном медвежьем углу, шла своя трагикомедия.