Самое сильное впечатление детства осталось у меня от увиденного весной 1958 года.
Наступил март, но снег еще не таял. Стояли яркие солнечные дни, такие яркие, что глаза устают от белого света. Дорога перед нашим домиком была в выбоинах, буграх, ямах. Зимой они закоченели, и людям приходилось двигаться по исхоженной и укатанной тропинке у обочины дороги, от чего она сделалась очень гладкой.
Когда я вышла из дому, улица была тиха и безлюдна, только вдоль узкой тропинки издалека двигался на меня непонятный странный черный предмет. Приглядевшись, я не могла поверить в то, что увидела, а идти навстречу не решалась. Я стояла как вкопанная, словно окаменела и прилипла к дороге. Того, что я увидела, казалось, быть не должно. Все чувства смешались в моей голове: ужас, страдание, жалость.
По обочине дороги непонятным способом двигалась только верхняя половина человека. Я чуть не умерла от волнения, по спине пробежали мурашки. Хотелось кого-нибудь позвать на помощь, но, как на грех, улица не оживала.
Между тем получеловек с закопченным, черным лицом, на котором белели только глаза, в черной от сажи старой ватной фуфайке, в изношенной шапке-ушанке, надетой как попало, упорно приближался ко мне. Это был здоровый мужчина, сажень в плечах, без обеих ног, а вместо кистей рук культи, замотанные в старое тряпье, которыми он отталкивался от земли. Мужчина удерживался на самодельных санках прочными кожаными ремнями, крепко опоясывающими его тело.
Как выяснилось позже, такое средство передвижения было самодельным. Для этого инвалиды на толстую тяжелую часть доски клали специальный навоз, смешанный со снегом, и заливали на ночь водой, чтоб приморозило, а после придавали этой стылой глыбе топором полукруглую форму. Видимо, такая «технология» была уже отработана и проверена жизнью. Длинные ремни прочно укреплялись к доске, чтобы опоясывать ими себя. Медаль на фуфайке подсказывала, что это был инвалид Великой Отечественной войны. Потом я увидела другого инвалида, который шел на коленях ног, так как стоп у него не было. На нем были надеты толстые ватные штаны, а на коленях подшиты куски от голенищ кирзовых сапог. Слава Богу, у него были кисти рук. Он догонял первого. И сейчас стоят перед моими глазами их лица, погруженные в себя; взгляд, лишенный интереса к окружающим, а сосредоточенный только на дороге. Ясно было одно: весь мир как бы существует отдельно от них, сам по себе, а они сами по себе. Они не обратили на меня никакого внимания, а уродливо, медленно, упорно, непривычно для нас, продолжали свое движение. Тут, видимо, сгорая от любопытства, а может, желая познакомиться, вышел из дома напротив Федор Трофимович. Я подошла к нему и, осмелев, спросила.