Поднимаюсь по Святой лестнице и нахожу Мэри стоящей на коленях посреди зарослей аконита. Она занята прополкой, на руках у нее резиновые перчатки длиной почти до локтей.
– Рада, что ты заглянула. Я думала о тебе. Как твоя голова? – Она смотрит на синяк, оставшийся после аварии, который я прикрыла челкой.
– Нормально, – отвечаю я. – Рокко говорит, Иисусов хлеб все еще кормит твой бизнес.
– Пятистопным ямбом, не иначе…
– И похоже, Кларк прекрасно справляется с выпечкой.
– Да, – без обиняков отвечает Мэри. – Но как я тебе сказала в тот вечер, он – не ты. – Она встает и крепко обнимает меня. – Ты уверена, что с тобой все в порядке?
– Физически – да. Эмоционально? Не знаю, – признаюсь я. – Тут случилась небольшая драма с моей бабушкой.
– О, Сейдж, как мне жаль… Я могу что-нибудь сделать?
Хотя мысль, что бывшая монахиня станет участвовать в истории с пережившей Холокост старушкой и бывшим нацистом, – как убойная строчка в анекдоте, именно это и привело меня сегодня в пекарню.
– На самом деле я затем и пришла.
– Для тебя – что угодно, – обещает Мэри. – Сегодня же начну молиться по четкам за твою бабушку.
– Ладно, ну то есть молись, если хочешь, но я хотела занять на часок твою кухню.
Мэри кладет руки мне на плечи:
– Сейдж, это твоя кухня.
Через несколько минут я уже разогреваю духовку, на талии завязан передник, руки по локти в муке. Я могла бы испечь это и дома, верно, но необходимые ингредиенты здесь, а иначе закваску приготовить – не один день понадобится.
Странно работать с таким маленьким количеством теста. Еще удивительнее – слышать какофонию звуков, доносящихся из кафе: время обеденное и там собираются люди. Я сную по кухне, петляю между шкафом, полками и кладовой. Рублю ножом горький шоколад, перемалываю корицу, добавляю щепотку ванили. В узелке теста проделываю небольшое углубление и оформляю края в виде короны. Оставляю тесто подходить, а сама тем временем, вместо того чтобы прятаться в задней комнате, иду в кафе помогать Рокко. Я работаю за кассой, болтаю с покупателями о жаре и «Ред сокс», о том, как красив Вестербрук летом, и при этом даже не пытаюсь прикрыть лицо волосами. А про себя изумляюсь: как всем этим людям удается жить, будто они не сидят на бочке с порохом; будто они не знают, что стоит отдернуть штору обыденной жизни, и за ней обнаружится какой-нибудь кошмар?
– Во второй раз, – говорит мне Алекс, когда мы с ним лежим рядом, удовлетворив свою любовную страсть, – это была проститутка, она остановилась в переулке подтянуть чулки. Было легче, по крайней мере я так сказал себе, иначе пришлось бы признать, что в прошлый раз я совершил ошибку. Третьим стал мужчина – мой первый, банкир, закрывавший свою контору в конце дня. Потом была светская дама, плакавшая на балконе гостиницы. А после этого я перестал замечать, кто они. Значение имело только то, что они оказались там и в тот момент, когда были нужны мне. – Александр закрыл глаза. – Оказывается, чем чаще повторяешь одно и то же действие – не важно, насколько предосудительное, – тем легче найти ему оправдание у себя в голове.