– Твоя мать, – продолжает Джозеф. – Она была первой.
У меня отваливается челюсть.
– Вы знали мою маму?
– Я познакомился с ней много лет назад, когда работал в старшей школе. Преподаватель истории религий пригласил ее рассказать об иудаизме. Во время перерыва я столкнулся с ней в учительской. Она сказала, что ее нельзя назвать образцовой иудейкой, но это все же лучше, чем ничего.
Похоже на маму. Я даже смутно помню, что она действительно выступала перед классом моей сестры, и Пеппер жутко стеснялась. Могу поспорить, теперь она все отдала бы за возможность побыть рядом с мамой. От этой мысли у меня перехватывает дыхание.
– Мы разговорились. Она, конечно, заметила мой акцент и сказала, что ее свекровь была родом из Польши и выжила в концлагере.
Я замечаю, что, говоря о моей бабушке, Джозеф использует прошедшее время, и не поправляю его. Не хочу, чтобы он вообще знал о ней.
– Что вы ей сказали?
– Что меня отправили на учебу за границу во время войны. Много лет я пытался снова войти с ней в контакт. Я чувствовал, что наша встреча – это судьба. Она не только сама еврейка, но к тому же породнилась по браку с бывшей узницей концлагеря. Лучшего человека, который мог бы дать мне прощение, не найти.
Я думаю, как отреагировал бы на это Лео: «Один еврей не может заменить другого».
– Вы хотели попросить, чтобы она убила вас?
– Помогла умереть, – поправляет меня Джозеф. – Но потом я узнал, что ее больше нет. А затем встретил тебя. Сперва я не знал, что ты ее дочь, но, когда это стало ясно, понял: жизнь свела нас не случайно. Я должен был обратиться к тебе с просьбой, которую не успел высказать твоей матери. – Голубые глаза Джозефа наполняются слезами. – Я не умру. Я не могу умереть. Можешь считать мою уверенность в этом глупой, но иного мне не дано.
Я невольно вспоминаю сочиненную бабушкой историю про упыря, который молил о смерти как об освобождении от вечных страданий.
– Едва ли вы вампир, Джозеф…
– Это не значит, что я не был проклят. Посмотри на меня. Я уже должен был умереть несколько раз. Я сидел под замком почти семьдесят лет. И почти семьдесят лет искал ключ от него. Может быть, он есть у тебя.
Лео сказал бы, что Джозеф преследовал меня и мою семью.
Лео сказал бы, что и сейчас Джозеф расценивает евреев лишь как средство достижения цели, считает их не личностями, а пешками.
Но если кто-то ищет прощения, не означает ли это автоматически, что он не может быть монстром? Само отчаяние разве не делает его снова человеком?
Интересно, что думала о Джозефе Вебере моя мать?
Я беру старика за руку. Эта рука сжимала пистолет, из которого была застрелена бабушкина лучшая подруга и бог знает сколько еще других людей.