– Я очень сочувствую вашей утрате.
Неужели эти слова для него не пустой звук? Когда повторяешь одно и то же снова и снова, не выхолащиваются ли эти фразы до полного обессмысливания?
– Благодарю вас, – отвечает Пеппер, пожимая протянутую им руку.
Затем Адам поворачивается ко мне:
– Я знаю, вы хотели провести какое-то время наедине с вашей бабушкой.
«Адам, это же я!» – думаю я про себя, а потом вспоминаю, что сама оттолкнула его.
Он проводит меня в заднюю комнату, а Пеппер садится и строчит кому-то эсэмэску – может быть, флористу, поставщику продуктов, мужу и детям, которые вот-вот должны приземлиться в аэропорту? Только когда дверь за нами закрывается, Адам обнимает меня. Сперва я деревенею, а потом сдаюсь. Это проще, чем затевать ссору.
– Ты выглядишь ужасно, – выдыхает он мне в ухо. – Ты спала хоть сколько-нибудь за последние два дня?
– Не могу поверить, что ее больше нет, – невпопад отвечаю я, заливаясь слезами. – Я теперь совсем одна.
– У тебя могу быть я…
Правда? Сейчас?
Закусываю губу и отступаю от него.
– Ты уверена, что хочешь это сделать?
Я киваю.
Адам отводит меня в примыкающую к главному залу комнату, где стоит гроб с телом бабушки, готовый к выносу, когда начнется церемония прощания. В этом тесном помещении пахнет как в чистом холодильнике – холодом и антисептиком. Голова у меня кружится, приходится опереться о стену, чтобы не упасть.
– Можно мне минутку побыть с ней наедине?
Адам кивает и мягко откидывает крышку гроба. Дверь за ним тихо закрывается.
На бабушке красная шерстяная юбка с черной отделкой. Ленты на вороте блузки завязаны бантом и напоминают распустившийся у горла цветок. Ресницы отбрасывают тени на щеки, слегка подкрашенные румянами. Седые волосы аккуратно причесаны и уложены, как обычно после похода в салон красоты, а бабушка посещала его два раза в неделю, сколько я себя помню. Адам и его сотрудники превзошли себя. Глядя на бабушку, я невольно вспоминаю Спящую красавицу, Белоснежку, а еще думаю о женщинах, которые, пробудившись от ночного кошмара, начали новую жизнь.
Бабушка пробуждалась так не один раз.
Когда умерла мама, мне не хотелось прикасаться к ней. Я знала, что сестры наклонятся и поцелуют ее в щеку, обнимут в последний раз. Но меня физический контакт с мертвым телом просто ужасал. Я знала, что он будет совсем не таким, как прежде, когда я приходила к матери за утешением, жалась к ней и она обнимала меня. А если теперь это невозможно, зачем притворяться?
Но у меня нет выбора.
Я беру бабушкину левую руку. Она холодная и неожиданно твердая, как у кукол, с которыми я играла в детстве. В рекламе уверяли, что они совсем как живые, но ничего живого в них не было. Я расстегиваю манжету и отодвигаю рукав, обнажая предплечье.