А потом грудь ему обожгло яростным жаром.
Боже! Изжога? То, скажем уж честно, жуткое вино?
Нет. Амулет.
Снова. Только не это. Пожалуйста.
Не теперь.
Но да. Треклятая штуковина пробудилась снова. Опаляющий грудину метеорит. Мозг Филипа зашипел. В глазах стало ярко — точно горящий магний вокруг сердцевины тьмы. И всякие ужасы по краям этого света. Филип доковылял до скамейки и попытался промигаться, смахнуть ужасы прочь.
Амулет задрожал, а потом успокоился и остыл. В глазах у Филипа прояснилось. Вся верхняя половина туловища ощущалась впалой и мокрой, точно писсуар, и котором спустили воду.
Он оглянулся. Ванда — он вспомнил вдруг имя — выезжала на велосипеде из-за ресторана. Она помахала ему и закинула ногу на руль. Филип с усилием приподнял руку.
Что-то пролетело по воздуху и со слабым шлепком приземлилось на каменные плиты у его ног. Отрубленный палец с синим ногтем. В мясистом обрубке копошились черви.
Ванда вильнула велосипедом и остановилась. Англичанин вскочил с места и помчался прочь, теряя шляпу и невнятно мекая, как та коза, которую он съел на ланч. Ванда была разочарована, но не удивлена. Она прикинула, не пуститься ли вдогонку, но нужно же было и о собственном достоинстве подумать.
Минерва Кинч не привыкла поддаваться тревожности. Тревожность не шла на пользу работе, пищеварению и, самое главное, цвету лица. Поэтому она отказалась от тревожности, как иные женщины отказываются от насыщенных жиров. Так что сейчас ее ужасно раздражало, что Филип Мёрдстоун заставляет ее нервничать. Опять.
Он чуть не свел ее с ума, прислав «Хмель чернокнижника» в самый последний момент. И теперь, когда это блистательное произведение лежало у нее на столе, сводил ее с ума снова, пропав со связи. После короткой — что уж там, саркастической — приписки, сопровождавшей присланный по электронной почте текст, от Филипа не было ни слуху, ни духу. Минерва оставила ему сотни сообщений на домашнем телефоне, на паддингтонском телефоне и на мобильнике. Столько же имейлов. И — тишина.
Сперва она предполагала, что он попросту отсыпается в своей вонючей берлоге после трудов творческих. Или непробудно пьян. Что ж, оно и неудивительно. Но теперь, через несколько недель, все это становилось уже не смешно. А ведь ей надо было сказать ему столько приятного. Что «Горгона» звонила и билась в пароксизме восторга. Что главный редактор сказала, мол, в жизни не получала настолько чистого текста, в котором не надо править практически ничего, кроме пары опечаток. Что чек на полмиллиона, выплачиваемых по получении рукописи, уже получен. Что Ахмед Тимбрел звонил из Эль-Эй и предлагал удвоить опцион на право снять фильм.