– Ладно, подожди, – сказала Эйнсли. – Давай найдем куда присесть.
– Нет, – выдавила я сдавленным голосом. – Надо найти Броэма. Нам надо…
– Броэм может подождать. Так, разблокируй телефон. Я напишу ему. Мы ненадолго.
Люди смотрели на меня, когда я шмыгала носом, а слезы катились по щекам. Я вытерла их кулаком, пытаясь привести себя в порядок. Наверное, я была самым большим ребенком, который когда-либо плакал посреди Диснейленда.
– Тут нужны хлебные корзинки, – сказала Эйнсли, направляясь прямиком в кафе «Тихоокеанский причал». И она, кажется, понимала всю серьезность ситуации, потому что Эйнсли никогда особенно их не любила.
Эйнсли стала моим проводником, прокладывающим путь, а я зомби, шаркающим вдоль стен из красного кирпича пекарни Боудин и даже не поднявшим глаз, проходя мимо витрин, демонстрирующих внутренний вид пекарни. Когда я была маленькой, то приклеивалась к этим окнам и смотрела внутрь, казалось, часами, загипнотизированная золотисто-коричневым хлебом, умоляя родителей взять нас на экскурсию, чтобы наблюдать за слаженным процессом производства теста. Даже насыщенного дрожжевого запаха этого места должно было хватить, чтобы создать для меня уютную атмосферу. Хотя, как только мы дошли до светло-коричневых и голубых стен «Тихоокеанского причала» и мой желудок заурчал от одурманивающего запаха, в моей груди все сжималось.
– Собираешься позвонить ей? – спросила Эйнсли, когда мы встали в очередь.
– Сейчас не могу. Может, позже.
– Знаешь, с кем она может встречаться?
– Да. С Рейной из нашего ЛГБТ-клуба.
– Рейна с лицом французского бульдога?
Я выдавила слабую улыбку.
– Что?
– Она всегда так хмурится. – Эйнсли опустила брови и скорчила рожицу.
– Ну… да, ее я и имею в виду.
– Видишь? Видишь, как эффективно. Если бы я сказала «Рейна, высокая и с каштановыми волосами», мы провели бы целую ночь в догадках. Кроме того, я уверена, что она замечательная… когда узнаешь ее получше.
– Она отстой, – огрызнулась я. – Она всегда соревнуется с Брук и разговаривает с ней свысока, я никогда не слышала от нее доброго слова. Ни разу.
– Итак, ты хочешь сказать, что Брук необъяснимо влюбилась в кого-то с лицом французского бульдога и характером персидской кошки?
– Наверное.
– Звучит правдоподобно.
Судя по тону ее голоса, она имела в виду: «Похоже, ты ревнуешь и превращаешь Рейну невесть во что, чтобы убедить себя, что их отношения не продлятся долго». Это была самая грубая и точная вещь, которую она когда-либо говорила мне. И я понадеялась, что ее хлебная корзинка окажется черствой.
Мы вышли с нашим заказом – макароны с сыром для меня, похлебка из моллюсков для Эйнсли, – чтобы посидеть в прохладных сумерках. Вместо того чтобы есть, я перечитывала сообщение снова и снова, как будто оно могло волшебным образом сказать нечто другое, если откроешь больше двадцати раз.