Все, что в царствование Фердинандо II стало клониться к упадку, окончательно рухнуло при Козимо III. Надменный, суеверный, расточительный, великий герцог оттолкнул от себя народ своей гордыней, тем, что позволил священникам приобрести слишком большое влияние и учредил в государстве непомерные налоги, чтобы обогащать своих приближенных, жертвовать на церковь и не стеснять себя в личных расходах. При нем все стало продажным; те, у кого были деньги, покупали должности; те, у кого были деньги, покупали людей; и наконец, те, у кого были деньги, покупали то, что Медичи никогда не продавали, — правосудие.
С искусствами при нем дела обстояли так же, как и со всем остальным: на них сказался характер Козимо. В самом деле, от наук, изящной словесности, ваяния и живописи требовалось лишь одно: угождать непомерной гордыне и ненасытному тщеславию великого герцога. Вот почему в его правление не было создано ничего выдающегося. Но, за неимением работ современников, у Паоло Фальконьери и Лоренцо Магалотти возник, по счастью, замысел, польстивший самолюбию Козимо: они уговорили его продолжить работы в галерее Уффици, начатые великим герцогом Фердинандо и кардиналом Леопольдо. Козимо III соединил вместе коллекции, собранные отцом и дядей, добавил к этому все картины, статуи и медали, полученные им в наследство от герцогов Урбинских и дома делла Ровере — сплошь шедевры, среди которых был и колоссальный бюст Антиноя, и велел перенести все это с огромной торжественностью в великолепный музей, за обогащение которого все возносили ему хвалу, хотя пополнять раз за разом эту сокровищницу его побуждала не столько щедрость, сколько гордыня.
Геральдическая эмблема Козимо III выглядела так: корабль в море, ведомый звездами Медичи, с девизом «СеПа fulgent sidera[9]». Любопытно, что эмблема эта была выбрана как раз в то время, когда звезды стали гаснуть, а корабль — тонуть!
После Козимо III на трон взошел Джованни Гастоне, и Тоскана содрогнулась. Если прежде его оргии происходили в подвальных помещениях Палаццо Питти и о них никто не знал, то теперь они выплеснулись наружу. Люди заговорили о чудовищном разврате, напоминавшем одновременно безумства Тиберия на Капрее и Генриха III в Лувре. Подобно тирану древности и Гелиогабалу новых времен, Джованни Гастоне окружил себя толпой куртизанок и миньонов, набранных из низших слоев общества. Все из этого сброда получали установленное жалованье, которое могло быть увеличено в том случае, если они доставляли своему повелителю особо изощренные наслаждения. Для этих людей придумали два новых слова: женщин прозвали «руспанта», а мужчин — «руспанто», потому что им платили золотыми монетами, которые назывались «ру-споне». Все это настолько безнравственно, что кажется невероятным. Но современники в своих мемуарах единодушно свидетельствуют о том, что все это происходило в действительности, и вдобавок, со свойственным той эпохе цинизмом, приводят множество подробностей этих сатурналий, порожденных не прихотями силы, как могло бы показаться, а бесстыдством слабости.