— Брось, — тот хлопнул по спине, не сказать, чтобы сильно, но Николай едва пополам не согнулся. — Я тебе не враг.
— Друг?
— И не друг. Друзей у меня в принципе нет, а с тобой мы не так, чтобы и знакомы… родственник. Но вроде неплохой. Да и сестру я люблю.
— Ага…
— Тогда я был молодым и глупым. И еще надеялся заслужить одобрение отца. Вот и… Сашка и тот не решился открыто против него выступить. Но вас поддерживал. Не веришь — можешь спросить у матушки.
— Верю.
— Вот и ладно… понимаешь, пока есть ты, новая надежда рода, от меня он отстал. Но если вдруг что случится, то…
Дядюшка сплел пальцы и потянулся так, что Николай услышал отчетливый хруст костей. Неприятный звук.
— За тебя примется?
— Возможно. Но с меня взять нечего, так что скорее уж за твоих сестер. Они, конечно, женщины, а стало быть, годны лишь для одного…
Николай вспыхнул, но дядюшка поглядел этак, со снисходительной насмешкой:
— Поверь, отец думает именно так. И весьма постарается устроить их счастливую семейную жизнь с тем, чтобы получить как можно больше детишек. А там уж возьмется и воспитывать их. Правильно… а самое отвратное, что теперь он действовать будет исподволь. Научился.
Дядюшка крутанулся на месте, втянув теплый ночной воздух. И замер, застыл, прислушиваясь к чему-то. И столько было в позе его напряжения, что и Николай не удержался, выпустил темную волну силы, которая потекла, полетела… и истаяла, будто не было.
— Нехорошее вы место выбрали, — произнес дядюшка одними губами и отряхнулся. — Будь осторожен… тут… дело такое… тонкое. Идем.
И дядюшка решительно направился к лесу.
К ночному лесу, который и при дневном свете выглядел не особо дружелюбным, а теперь и вовсе казался темною громадиной. Гулко завыл ветер в кронах, закачались ветви старых деревьев. И пахнуло сырой землей, будто упреждая.
— Не знаю, кто из твоих на отца работает, но кто-то обязательно.
— Паранойя, дядюшка?
— Опыт, племянничек. Опыт… он бы не оставил тебя без присмотра. Так что готов поклясться, что кто-то тут да докладывает… и вряд ли девица.
— Почему?
— Потому что отец мой старого воспитания. И считает, во-первых, что женщин для подобных дел использовать подло. Но это ладно, с этим он бы смирился. Но есть во-вторых. В его представлении женщины слишком ограничены. А еще глуповаты, подвержены эмоциям в ущерб делу, да и в целом ненадежны.
Николай фыркнул.
И сдержался.
Ольга Ивановна Верещагина, возможно, не отличалась академическим складом ума, но и вовсе уж глупой она не была.
— Это я тебе так, для понимания полноты ситуации. Именно поэтому он и полагает себя вправе распоряжаться их судьбами, что моей сестры, что моих племянниц. Ведь если человек не понимает сам, как для него лучше, так разве ж можно оставить его без присмотра?