Стоило бы домой пойти, но тратить время на дорогу показалось глупым. Я обошла лагерь, с завистью поглядев на аккуратные палатки. Подумала даже, что можно забраться, нет, не к Оленьке, а к Важену, но не решилась. А вот огромный куст старого шиповника поднял ветки, пропуская меня в колючее нутро.
И опустил.
Повинуясь слову, зашевелилась лебеда, поползла звездчатка, укладываясь мягким пушистым ковром. И тень старой стены укрыла меня от солнца. Я бросила на землю старое покрывало.
В конце концов, в годы юные я любила дремать вот так, забравшись в кусты.
И лето на дворе.
Тепло.
Не простыну… не должна, во всяком случае. Жаль, подушки с собой не прихватила. Правда, и так сойдет. И из земли, словно отозвавшись на мысли мои, вынырнул корень, выгнулся, подставляя себя мхам, что оплели его густою сетью.
— Спасибо, — сказала я и погладила корень, чей бы он ни был.
В сон я провалилась сразу.
И сперва тот был вполне себе обыкновенен, полон разорванных картинок и ускользающих мыслей, что потянулись в сон оттуда, из мира яви. Но они исчезли и…
…у деревьев тоже есть память.
И листья зашелестели над водой пруда. Тот вовсе не походил на нынешний бочаг, но был вполне обыкновенным прудом, из тех, которые часто создавались человеческими руками. Этот пруд имел свое место в саду, и вода качала тяжелые листья кувшинок. Под ними ниже мелькали тяжелые туши карпов, что порой поднимались к самой поверхности. Корни тополя пили воду. И помнили вкус её, слегка застоявшейся, самую малость тронутой цветением. Пруд тоже нуждался в уходе, как и сад.
— Госпожа, выпейте, — донесся голос словно издали. И тополь зашелестел. — Госпожа, вам нужно думать о ребенке…
— Я его не хочу, — ответила госпожа. И голос её показался напрочь лишенным жизни.
— Но он есть.
— Я его не хочу.
— Не упрямьтесь, выпейте.
— Зачем?
— Это укрепляющее зелье… если не хотите думать о ребенке, подумайте о себе. Он тянет из вас силы.
Во сне я увидела и эту женщину, в темном платье, довольно просторном, но не скрывающем округлившегося живота её. И вторую, в простой одежде.
— И, если не поддерживать их, вы умрете.
— Так будет лучше.
— Для кого, госпожа?
— Для всех.
Она была красива, эта девушка. Настолько красива, что, пожалуй, могла бы составить конкуренцию Калине. Только красота не принесла ей счастья. Я это знала. Там. Во сне.
— Ненавижу, — произнесла она не слишком уверенно.
— Кого?
— Всех. И тебя тоже.
— Меня-то за что?
— Ты ему служишь… молчи. Не отвечай. Не унижай меня ложью. Он велел тебе помогать, верно?
Та, вторая, отвернулась, скрывая раздражение, что промелькнуло на лице её.