— Я привык.
Билл закуривает сигарету. Вокруг них, в ослепительном свете ламп на рабочем столе, громоздятся тени антикварной мебели. Пахнет заплесневелым плюшем и конским волосом. В мастерской очень тесно. Если Биллу необходимо место, он либо сдвигает старую мебель, либо ставит её в два яруса.
— Это меня не волнует. — Он вынимает из кармана пачку сигарет и протягивает Джуиту. — Закуришь?
Джуит качает головой.
— Зачем я приехал? Видишь ли, когда некоторые говорят «прощай», забирают свою одежду и бритву с зубной щёткой, но оставляют что-то более важное, то думается, что они не вполне уверены в этом шаге и могут вернуться.
— Я забрал всё, — говорит Билл. — Как пекарня?
— У них есть мои деньги, а у меня есть терпение. Ты оставил постеры. Ты оставил бюро, полное журналов и вырезок. Прошло шесть недель. Сегодня я подумал, что книжки по психологии врут, и ты не собираешься возвращаться за ними. Я сам тебе их привёз. Если ты дашь мне ключи от своей машины, я сложу их тебе в машину.
— Не нужно.
Билл выронил сигарету на неровный цементный пол, густо усыпанный стружками и опилками. И окурками. Билл наступил на упавшую сигарету и растёр её по полу так, словно она сделал ему что-то плохое. Он отворачивается к верстаку и проводит рукой по дереву, которое шлифовал. Оно розового цвета. Джуит ревнует к дереву. Билл говорит — Я не собираю журналы про пекарей.
— Ты мог бы продать их, — говорит Джуит. — Многие из них стоят больших денег.
Билл поворачивается к нему и кричит — Мне всё равно! — В глазах его сверкают слёзы. — Я не хочу их видеть. Я не хочу помнить, ясно? Понимаешь ты это? Нет, ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь. Ты так ничего и не понял обо мне и о моей жизни.
Он отворачивается.
— Убирайся отсюда и оставь меня одного.
Джуит говорит тихим голосом:
— Я хочу, чтобы ты вернулся.
— Да, но я не вернусь.
Билл поднимает прибор и включает его. Несколько минут Джуит стоит и смотрит, как он работает в поднимающемся клубе пыли, которая сверкает на солнце. На Билле одна из тех старых хлопчатобумажных рубашек, которые он ни за что бы не выбросил, выцветшая, истончённая после множества стирок, с дырами на локтях. Он засучил рукава. Изгиб его сильных загорелых рук, изгиб его гладкой и сильной шеи, склонившейся над работой, кажутся Джуиту прекрасными. Сердце его стучит чаще. Он тоскует, мечтает. Голос Билла пробуждает его. — Я думаю, ты мог бы уже уйти.
— Не знаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о непонимании, — говорит Джуит. — Я люблю тебя. Должно это хоть что-нибудь значить.
Шлифовальный прибор противно шуршит и скребёт по столу.