— Я всегда ценил ваш юмор, Виктор Владимирович. Например, восемь лет назад в идее ГКО. И сейчас ценю его в ваших донесениях «Горгоне», правда, больше смахивающих на кляузы, — мрачно заговорил Владимир Соловьев, — К вашему сведению, в моих телепрограммах работают лучшие редакторы страны. И времени мне нужно ровно столько, чтобы вставить микрофон в ухо. А может быть, вы считаете, что будет лучше, если придет какой-то дядя с улицы в Останкино, чтобы оборудовать тайный бункер, установить аппаратуру для резервного телевещания в чрезвычайных условиях?
Кстати, завтра мне надо успеть разобраться с вопросом, почему происходит задержка транша по «Аладдину». До сих пор не задействован постоянный канал финансирования. Продолжая ваши юмористические изыски, я могу сказать, что, если бы вы пять лет назад не клонировали в вашем Центробанке таких козлов-банкиров, как бляди-лебеди, то нам бы удалось сегодня избежать позора и многих проблем. Завтра вечером жду от вас сообщения о начале трансферта по постоянному каналу. Еще есть вопросы?
Остальные присутствующие благоразумно молчали…
Бабушка стоит у кроватки, смотрит, гладит лоб горячей шершавой ладонью и приговаривает:
— Вставай, Вовочка. Вставай миленький. Нас ждут…, - так не хочется открывать глаза. Эх, хорошо перевернуться на бочок, и еще немного поспать. Но бабушка не отстает…
— Володя, вставай… Владимир…. Вставайте, граф, вас ждут дела… — слышит он настойчивый негромкий голос сквозь сон, чувствует прикосновение руки к непослушным вихрам на затылке. Владимир лежит ничком на кровати. На стуле валяется смятая рубашка. С зевком оборачивает голову, смотрит наверх, щурясь от ярких солнечных лучей, бьющих в окно. У кровати стоит Лугарина в роскошном вишневом халате с вышивкой. Свежая, бодрая, улыбается. Память услужливой сукой, которая спешит принести тапочки утром хозяину в постель, подсовывает вчерашние заключительные эпизоды именин, отчего на душе у Владимира делается и страшно, и муторно. Думал с тупой надеждой, пробираясь ночью вдоль стенки на непослушных ногах, — вот засну, утром проснусь, а ничего этого не было. Ничего. Ни хрена.
— Ну, вот. Позавчера сирота казанская. Вчера сын академика. Сегодня — граф. А завтра? Что, принц датский Гамлет? — забурчал, свесив ноги с кровати и обхватив руками голову, нисколько не стесняясь своего обнаженного тела перед соседкой.
Зло подумал:
— Что ей опять надо с утра, после того, как до изнанки вывернула? Пиявка. У-у, майн гот, как голова трещит…. Ведет себя здесь, как у себя дома. Опля, а может эта ведьма еще и сквозь стены ходит?