Гейнор вскинул руку в нелепом приветствии, позаимствованном из американских исторических фильмов о Древнем Риме, и поздоровался.
Я молча сел в автомобиль, улыбаясь сам себе.
Пока мы выезжали из тюремных ворот, Гейнор спросил, чему я улыбаюсь.
– Просто смешно, что вы готовы так долго участвовать в этом фарсе. И тебе, похоже, не стыдно.
Он пожал плечами.
– Почему бы не подражать чему-то абсурдному? Это же очень просто. Особенно когда весь мир – сплошной абсурд.
– Некоторым заключенным концлагеря совсем не до юмора, – ответил я. В тюрьме я познакомился с журналистами, врачами, юристами, учеными и музыкантами, и с большинством из них обошлись грубо и жестоко. – Мы наблюдаем, как выродки и дикари разрушают культуру, потому что не в состоянии ее понять. Фанатизм стоит наравне с законом и политикой. Упадок и возвращение к варварству хуже, чем в Средневековье, поскольку идеи того времени вдруг стали истинами нашего. Они же явно лгут, утверждая, что шестьсот сорок тысяч евреев контролируют все население. Каждый немец знает хотя бы одного «хорошего» еврея, а это значит, что хороших евреев в нашей стране – шесть миллионов. Что, в свою очередь, означает, что хороших евреев гораздо больше, чем плохих. А Геббельс всё думает, как бы решить эту проблему.
– Уверен, в свое время он ее обязательно решит, – пробормотал Гейнор, снял фуражку и расстегнул мундир. – Лучшая ложь – та, в которой есть доля правды. Даже для самых понятливых из нас знакомая ложь звучит практически как истина. Знаешь, главное – придумать подходящую историю и правильно ее преподнести, и тогда все получится…
Должен признаться, что весенний воздух меня освежил, и я наслаждался поездкой в Бек. Не хотел, чтобы она закончилась, опасаясь того, что обнаружу дома. Гейнор спросил, как мне понравилось в лагере, а после этого почти ничего не сказал до самого конца. Держался он уже не так уверенно, как в последнюю нашу встречу. Возможно, он что-то пообещал своим хозяевам, но не смог сдержать слова.
В сумерках мы подъехали к воротам Бека и остановились у главной двери. В доме стояла непривычная темнота. Я спросил, куда подевались слуги. Мне ответили: все уволились по собственному желанию, когда поняли, что работали на предателя. А один из них даже умер от стыда.
Я спросил, как его звали.
– Кажется, Рейтер.
Ко мне возвратились прежние чувства. Я пал духом. Рейтер! Мой старейший и самый верный слуга. Наверное, они убили его во время допроса.
– Это в свидетельстве о смерти написано, что он умер от стыда?
– Разумеется, официальная причина – сердечный приступ. – Гейнор ступил во тьму и открыл передо мной дверцу автомобиля. – Уверен, такие сообразительные парни, как мы с тобой, обойдутся и без слуг.