– Да, я хотел знать о Селестине, – сухо отозвался Броссар, – когда уезжал. Мной руководили противоречивые мотивы.
– Вы не сказали, почему решили все оставить и уехать в Камарг, – напомнила ему.
– Я узнал правду о своем отце, – он сделал паузу, прежде чем ответить.
– Как это случилось? – постаралась заглянуть в глаза.
Опять тяжелый взгляд, выбивающий воздух из легких. Дышать становилось трудно. Даже рассказывая о своей любви к метрессе Бертлен, Броссар был спокойнее, чем сейчас.
– Юношеский максимализм, – хмыкнул он в ответ, поймав мой взгляд, полный тревоги. – Селестина приняла предложение Бертлена, мне отказали со словами, что мое происхождение не настолько знатное, как ей хотелось бы. Готье дал сыну фамилию, но в его родословной нет ни одного аристократа. Для моей матери и ее родителей это не имело значения, а вот Селестину не устраивало. Ослепленный прекрасной внешностью, я не смог разглядеть расчетливую хищницу, вышедшую в свет для поиска выгодного мужа.
Удивляясь абсурдности ее пренебрежения к моему, как тогда считал, отцу, я обвинил в своем проигрыше мать. Кричал, ругался, поносил последними словами Готье с его родственниками, абсолютно позабыв о его порядочности, разительно выделяющей отчима среди придворных, бесконечной любви и заботы о матери. Тогда это было совершенно неважно, ведь считал, что моя жизнь кончилась по мановению пальчика светской красавицы. Авелин пыталась облагоразумить, но ничего не помогало. Вмешательство Готье только ухудшило ситуацию, он пытался урезонить разбушевавшегося сына, но в постигшей меня неудаче он был виновником.
Моя мать не выдержала жестоких обвинений в адрес мужа и, защищая, выкрикнула: «Ты истинный сын своего отца и не достоин тех чувств, что испытывает к тебе Готье!» Отчим постарался замять тему, увести мать в другую сторону, но она была оскорблена и не собиралась скрывать правду. С безжалостностью к моим чувствам она рассказала правду о себе и Эдуарде, подчеркивая схожесть характеров и поступков.
Каждое слово убивало. Жестокой правдой моя мать разрушала нагромождение лжи вокруг, делая больно. Я был счастлив в неведении, потворствуя своим порочным склонностям, позволяя им расцветать в душе. Ощущение вседозволенности, собственной силы и исключительности толкали на путь распущенности. Ничего не осталось от привычного мира. Отец оказался чужим человеком, а родной не желал моего рождения. Я страдал от того, насколько похож на Эдуарда, каждый поступок подтверждал это. На этого насильника, надругавшегося над порядочной девушкой. Нет, до такой низости я не скатился, но достаточно было осознать наследственность.