Новые времена: Жене два года с небольшим. Мы на даче. Утром он, конечно, завтракает первым, а потом смотрит, как едим мы. Абсолютно каждый глоток сопровождается присказкой: «Еще немножко творога» – или: «Еще немножко чаю», – а иногда вдруг заявляет: «Всё» (разговор нацелен на меня и ведется по-английски), – и тогда я терпеливо разъясняю ему, что нет, еще не конец. Он подходит к дедушке, умильными, масляными глазами смотрит на хлеб и говорит: «Показать!» Если ему подносят кусок к носу, он требует: «Потрогать!» – и, контрабандой отщипнув крошку, съедает ее. После завтрака мы выходим на улицу, и минут через пять раздается: «Пойдем домой!» – «И что мы там будем делать?» – «Обедать». То же вечером (с вариантом: «Ужинать»). Одно утешение: как бы ни рвался он к еде, перед тем как броситься к столу, он бежал к крану, ибо усвоил, что перед едой моют руки, а перед сном – ноги.
Его нельзя было вывести в общество, особенно пока он не стал проситься, так как он все тянул со стола (а что трогать чужие игрушки запрещено, понял и никогда не брал их без разрешения). Его любимой забавой было подойти к столу, схватить кусок хлеба и тут же сожрать его целиком под крики: «Что Женя наделал! Цапнул кусок хлеба с тарелки!» Вскоре после того, как ему исполнился год, Никина мама взяла его на дачу к соседям, и, увидев там на столе три горбушки, он схватил одну в одну руку, а другую – в другую, поскольку любил симметрию: он ведь и в коляске ездил с камнем в левой руке и с лопухом в правой.
Двухлетний, он уже был способен на спекулятивный обмен: за целую сливу соглашался отдать ломтик яблока. Я называл эту операцию «за курочку возьму уточку». Забавно, что при таком аппетите он мог быть разборчивым: то не ел тушеных овощей, то давай ему второе блюдо до первого, то предпочитал хлеб всему остальному. А однажды попался ему разболтанный кефир. Он презрительно сплюнул и сказал: «Вода».
От нежелательной еды, главным образом от конфет, нам удавалось оберегать Женю довольно долго, но идиоты взрослые постоянно умилялись, видя хорошенького мальчика, и совали всякую дрянь, которую я с благодарностью перехватывал, а потом, как когда-то на даче, выбрасывал в ближайшую урну. Женя усвоил, что конфеты едят только собаки, да и то у них от этого портятся зубы. К сожалению, подобные фокусы помогали не всегда. В доме жил некто по имени дядя Гена, истинный крокодил. У него были внуки, и он всем детям раздавал конфеты. В Женином сознании дядя Гена и сласти образовали единое целое. Каждый раз после встречи с ним он приходил домой в крайнем возбуждении с конфетами, зажатыми в кулаках. При нем я выбрасывать их не мог, но кое-как выманивал и клал их на полку в шкафу, для Найды, собаки, с которой на даче мы здоровались во время прогулок (я и ей обычно ничего не давал, а на вопрос: «Где конфета?» – отвечал: «Уже съела»).