Гэри, стараясь составить себе как можно более полный портрет Хокинса, все глубже вникал в подробности его жизни. Он зачастил в бар «Пегий пони», где чаще всего предпочитал напиваться Хокинс, сидел во внешнем дворике последнего дома, где квартировал преступник. Сидел в металлическом садовом креслице, водрузив длинные ноги на белое ограждение, которым был обнесен дворик, как вдруг подошел почтальон, бросил ему на колени письмо и потребовал оплатить доставку, так как марка с конверта где-то по дороге отвалилась.
Письмо было измято, порвано в одном углу, конверт расклеился – если б не это, Гэри просто отнес бы его на работу. Однако незаклеенное письмо – слишком большое искушение даже для такого человека, как Гэри, который выстоял в своей жизни против многих искушений. Друзья по опыту знают, что лучше не предлагать ему выпить пива и не расспрашивать о женщине, на которой он был недолгое время женат сразу по окончании школы. Они мирятся с этим, потому что дружба с ним того стоит. Они знают: Гэри никогда не обманет, не подведет – так уж он устроен, таким воспитал его дед. Но это письмо – особый случай; здесь был соблазн, и он ему поддался – и, положа руку на сердце, не жалеет о том по сей день.
Летом в Тусоне жара, с которой шутки плохи, – за сорок градусов зашкаливало в тени, когда Гэри сидел во дворике дома, который снимал Хокинс, и читал письмо, адресованное Джиллиан Оуэнс. Креозотовый куст за оградой был, казалось, готов взорваться от перегрева, но Гэри все сидел и читал письмо, которое Салли написала сестре, а когда закончил, перечитал его снова. Ближе к вечеру зной наконец начал спадать, и Гэри снял шляпу и спустил ноги с металлического ограждения. Он принадлежит к числу тех, кто согласен рисковать, но кому хватит мужества отступиться, если нет никаких шансов на успех. Он знает, когда продолжать добиваться своего, а когда отказаться от дальнейших попыток, однако такого, как сейчас, с ним до сих пор не бывало. Сидя в лиловых сумерках там, во дворике, он бесповоротно переступил ту грань, когда еще взвешивают «за» и «против».
До того как умер Санни, Гэри всегда жил одним домом с дедом, не считая короткого времени, когда был женат, и первых восьми лет своей жизни, проведенных с родителями, о чем он волевым усилием запрещает себе вспоминать. Зато он хорошо помнит все о своем деде. Он знал, в котором часу Санни встанет утром с постели, и когда вечером ляжет спать, и что он будет есть на завтрак, который по будням неизменно состоял из пшеничной соломки с молоком, а по воскресным дням – из оладий, намазанных патокой и джемом. Гэри близко сходится с людьми, и в городе у него было полно друзей, но у него такое чувство, что никогда и никого не знал он лучше, чем женщину, которая писала это письмо. Как если бы кто-то сквозь оконце в макушке поддел на крючок часть его души. Он был так поглощен словами, написанными ею, что любой прохожий мог бы одним пальчиком столкнуть его с кресла. На спинку кресла мог бы сесть стервятник, гриф-индейка, заклекотать ему прямо в ухо, и Гэри не услышал бы ни звука.