Те, кто предупреждал, что бегство – не выход, что прошлое рано или поздно настигнет тебя, возможно, знали, что говорят. Салли смотрит в окно. Там, у парадного входа, – стоит девочка, которая умела как никто плодить неприятности, – только теперь она совсем взрослая. Прошло столько лет – вечность прошла, – но Джиллиан все так же хороша, хоть, правда, запылилась с дороги, взбудоражена и так слаба в коленках, что, когда Салли распахивает дверь, должна для опоры прислониться к кирпичной стене.
– Боже мой, это ты, – говорит Джиллиан, как будто не она, а сестра здесь нежданная гостья. За восемнадцать лет они виделись всего три раза, когда Салли приезжала к ней на запад. Джиллиан, как зареклась, сбежав от тетушек, так больше и не побывала ни разу по эту сторону Миссисипи. – Правда ты, в самом деле!
Светлые волосы Джиллиан острижены совсем коротко, пахнет от нее сахаром и жарой. На ранты ее красных сапожек набился песок, на запястье наколота зеленая змейка. Она обнимает Салли порывисто и крепко, пока та еще не сопоставила поздний час этого приезда и тот факт, что ни разу за весь месяц Джиллиан не удосужилась позвонить – пусть не о том, что приезжает, но хотя бы сообщить, что жива. Два дня назад Салли отправила письмо в город Тусон, по ее последнему адресу. В этом письме она задала Джиллиан перцу – за череду неосуществленных планов, упущенных возможностей, высказала ей все, что думает, не стесняясь в выражениях, и теперь чувствует облегчение от того, что письмо к сестре уже не попадет.
Но впрочем, облегчение приходит ненадолго. Как только Джиллиан начинает говорить, Салли становится ясно, что стряслось нечто серьезное. Голос ее срывается, что на нее совершенно не похоже. Она всегда умела мигом найти себе правдоподобное оправдание или отговорку, врачуя в силу необходимости уязвленное самолюбие своих бессчетных кавалеров; в обычное время она хладнокровна и собранна, но сейчас ее буквально колотит.
– У меня проблема, – наконец заявляет Джиллиан.
Она оглядывается через плечо и облизывает губы. Она дико нервничает, это очевидно, хотя само по себе наличие проблемы ей, скажем прямо, не в новинку. Джиллиан способна создавать проблемы походя, на ровном месте. Она по-прежнему остается такого типа женщиной, которая поранит себе палец, нарезая дыню, и врач в травмопункте, зашивая порез, потеряет голову раньше, чем наложен весь шов.
Джиллиан делает паузу, чтобы получше разглядеть Салли.
– Ты не поверишь, до чего я по тебе скучала.
Кажется, ей и самой это удивительно. Она запускает ногти в подушечки своих ладоней, словно пытаясь пробудиться от страшного сна. Когда бы не крайняя надобность, не стояла бы она здесь, ни за что не примчалась бы просить помощи у старшей сестры, когда всю жизнь с твердокаменным упорством старалась полагаться лишь на себя. Все прочие держались своей родни, на Пасху или День благодарения отправлялись кто на запад, кто на восток или хотя бы на соседнюю улицу, – все, но не Джиллиан. Она всегда была готова поработать в праздничные дни, а после – непременно навестить лучший в городе бар, где выставлено подходящее к случаю угощенье: крутые крашеные яйца, бледно-розовые, лазурные, или же маленькие сэндвичи с традиционной индейкой и клюквенным соусом. А однажды в День благодарения Джиллиан пошла и сделала себе татуировку на запястье. Было это в Лас-Вегасе, штат Невада, в жаркую погоду, под небом, выцветшим до фарфоровой белизны, и мастер в салоне обещал ей, что будет не больно, но вышло наоборот.